_2015_10_29_19_40_20_732 - страница 5

подчеркиваем непрерывность словесной массы, ее стихийную

космическую сущность», — утверждал в 1914 году Лившиц в бесе­

де с Маринетти, говоря о себе и своих товарищах *. Упраздне­

ние при этом логики обыденной речи, выпуклость обнаженного

образа, напряженность интонации, подчеркиваемая столкнове­

ниями смыслов, без подсказки знаков препинания, — все это

создает ту затрудненность и насыщенность чтения, которых до­

стиг Лившиц в своем переводческом шедевре — «Отшельнике»

Аполлинера:

* Идею эту еще раньше обосновывал В. Хлебников.

12

Да все они пришли покаяться в грехах

И Диамантою Луизой Зелотидой

Я в ризу святости с простой простясь хламидой

Отныне облачен Ты знаешь все монах

Воскликнули они Отшельник нелюдимый

Возлюбленный прости нам тяжкие грехи

Читай в сердцах покрой любимые грехи

И поцелуев мед несказанно сладимый

После чего — две заключительные строфы, разряжающие в

текучести последних строк доведенную до предела напряжен­

ность стихотворения:

И отпускаю я пурпурные как кровь

Грехи волшебницы блудницы поэтессы

И духа моего не искушают бесы

Когда любовников объятья вижу вновь

Мне ничего уже не надо только взоры

Усталых глаз закрыть забыть дрожащий сад

Где красные кусты смородины хрипят

И дышат лютостью святою пасифлоры

Эротическая тема этого стихотворения, его гротескно-роман­

тический план, его словарь, где архаизмы и церковная лексика

соседствуют с грубоватой откровенностью отдельных речений,

были чрезвычайно родственны темпераменту русского поэта.

В других переводах из Аполлинера («Музыкант из Сен-

Мерри», «Через Европу») Лившиц решает, быть может, еще

более трудную задачу: усекая, сталкивая и надстраивая разные

размеры, он воспроизводит полиритмическую ткань свободного

стиха, и благодаря эмоциональной напряженности и синтаксиче­

скому единству эти откровенно алогичные строки сохраняют и

13

в переводе свою раскованность и цельность. Особенно ярко ска­

завшееся здесь тяготение поэта к предельной завершенности и

отшлифованности приводит его порою к парадоксальным резуль­

татам: две великолепные строфы «Найди-ка в жилах черных

руд...», извлеченные из большого стихотворения Рембо, выглядят

как совершенно законченная вещь...

Наконец, переводческий опыт позволяет Лившицу приступить

к работе над поэтом, особенно ему близким, — Виктором Гюго.

Работа эта продолжалась много лет, прежде всего в 20-е годы, когда Лившиц, по-видимому, готовил сборник его стихотворений

в своих переводах. Русский поэт сумел стать и здесь настоящим

«соперником». Один из величайших версификаторов во фран­

цузской поэзии, поэт огромного и разнообразнейшего словаря, Гюго нисколько не приглаживается в переводах Лившица. Глав­

ным, однако, было сохранить единство его могучего дыхания.

Гюго — вития и созерцатель — развертывает громоздкие и мощ­

ные периоды, в которых и самые абстрактные речения обре­

тают небывалую плотскую весомость. Это-то и оказалось под

силу Лившицу с его собственным ораторским даром, с его пони­

манием напряженной фактуры и «непрерывности словесной

массы». Под этим бурным напором, кажется, французская сил-

лабика врывается в русский стих и увлекает его:

— Луга, наполнитесь травою! Зрейте, нивы!

Пусть свой убор земля колеблет

горделивый

И жатву воспоет средь злата хлебных рек!

Живите: камень, куст, и скот, и человек!

В закатный час, когда в траве, уже

багряной,

Деревья черные, поднявшись над поляной,

На дальний косогор, как призраки, ползут,

И смуглый селянин, дневной окончив труд,

14

Идет в свой дом, где зрит над кровлей

струйку дыма,

Пусть жажда встретиться с подругою

любимой,

Пускай желание прижать к груди дитя,

Вчера лишь на руках шалившее шутя,

Растут в его душе, как удлиненье тени!

Предметы! Существа! Живите в легкой

смене,

Цветя улыбками, без страха, без числа!

Так говорили вы, и, как Вергилий, внемлю

Я вашим голосам торжественным, волы,

И нежит лебедя — вода, скалу — валы,

Березу — ветерок, и человека — небо...

О, естество! О, тень! О, пропасти Эреба!

Здесь, как и в других переводах — в «Mugitusque boum» и

«Затмении», в «Искуплении» и «Я видел Глаз Тельца», — длина

этих периодов точно соответствует оригиналу. Но, естественно, Лившиц не остается простым копиистом: «мрак» заменен «Эре-