Один раз я попытался исследовать рану на голове кончиками пальцев и в награду получил разряд боли, отбивший у меня всякое желание предпринимать вторую попытку.
Миновав Огасту, я остановился на площадке для отдыха. Шел одиннадцатый час вечера, и она пустовала. Я включил лампочку под крышей и проверил зрачки в зеркале заднего вида. Они выглядели одинаковыми, и это радовало. Около мужского туалета стоял торговый автомат, который за десять центов выдал мне шоколадный кекс с толстой прослойкой крема. Я съел его на ходу, и головная боль немного утихла.
До Лисбон-Фоллс я добрался уже после полуночи. Главную улицу окутывала темнота, но фабрики, и Ворамбо, и «Ю-Эс джипсам», пыхтели и фыркали, выбрасывая в воздух клубы вонючего дыма и сливая в реку ядовитые отходы. Сверкая огнями в ночи, они напоминали космические корабли. Я припарковал «санлайнер» около «Кеннебек фрут», где ему и предстояло оставаться до того момента, пока кто-нибудь, заглянув через стекло, не увидит пятна крови на сиденье, водительской двери и руле и не вызовет полицию. Я предполагал, что они снимут отпечатки пальцев. Возможно, отпечатки эти совпадут с другими, оставленными на револьвере «полис спешл» тридцать восьмого калибра, на месте убийства в Дерри. При таком раскладе имя Джордж Амберсон может всплыть в Дерри и добраться до Лисбон-Фоллс. Но если «кроличья нора» окажется на прежнем месте, Джордж исчезнет, не оставив следа, потому что отпечатки пальцев, добытые полицией, принадлежали человеку, до рождения которого оставалось еще восемнадцать лет.
Я открыл багажник, достал портфель и решил больше ничего с собой не брать. Как я понимал, содержимое багажника могло в конце концов оказаться в «Веселом белом слоне», магазине подержанной мебели и прочих товаров, расположенном по соседству с «Тит Шеврон». Я пересек улицу, направляясь к драконьему дыханию фабрики, грохоту и шуршанию машин и станков, не прекращавших работу ни на секунду, пока политика свободной торговли эпохи Рейгана не остановила все прядильно-ткацкие фабрики Америки, производившие слишком дорогую продукцию.
Белый флуоресцентный свет из покрасочного цеха падал через грязные окна на сушильный сарай. Я заметил цепь, отделявшую его от остального двора. Надпись на табличке скрывала темнота, но, хотя прошло почти два месяца, я помнил, что на ней написано: «ПРОХОД ЗАПРЕЩЕН ДО ЗАВЕРШЕНИЯ РЕМОНТА СТОЧНОЙ ТРУБЫ». Человека с желтой карточкой — или, правильнее, с оранжевой — видно не было.
Свет фонарей заливал двор, освещая меня, как муравья на тарелке. Моя тень вытянулась передо мной. Я замер, когда ко мне подкатил большущий грузовик. Ожидал, что водитель остановит машину, высунется и спросит, а какого черта я тут делаю. Грузовик замедлил ход, но не остановился. Водитель помахал мне рукой. Я ответил тем же, и он направился к разгрузочной площадке под громыхание десятков пустых бочек в кузове. Я подошел к цепи, быстро огляделся, нырнул под нее.
С гулко бьющимся сердцем зашагал вдоль сушильного сарая. В такт сердцу пульсировала и рана на голове. На этот раз я не оставил куска бетона у первой ступеньки. Не спеши, сказал я себе. Не спеши. Ступенька прямо… здесь.
И ошибся. Моя нога ни во что не уперлась, нащупала только ровную поверхность.
Я продвинулся чуть дальше, с тем же результатом. Ночь стояла холодная, изо рта вырывался парок, но подмышки и шея покрылись тонкой пленкой пота. Прошел еще дальше, уже в полной уверенности, что проскочил нужное место. То ли «кроличья нора» исчезла, то ли ее здесь не было вовсе, а это означало, что моя жизнь в ипостаси Джейка Эппинга — и победа на конкурсе БФА[70] в начальной школе, и заброшенный еще в колледже роман, и женитьба на славной в принципе женщине, которая чуть не утопила мою любовь к ней в алкоголе, — безумная галлюцинация. И я с рождения Джордж Амберсон.
Я еще продвинулся вперед, остановился, тяжело дыша. Где-то — может, в красильном цехе, может, в ткацком — кто-то крикнул: Чтоб я сдох! Я подпрыгнул, потом подпрыгнул вновь, когда за возгласом последовал громовой хохот.
Не здесь.
Исчезла.
