Граф Ханс фон Хакелнберг медленно встал; его офицеры вскочили и отступили на шаг от стола, а гости, с большей или меньшей степенью уверенности, последовали примеру хозяина и встали, покачиваясь из стороны в сторону и поглядывая с любопытством то на Графа, то на стоявшие перед ними блюда. Горнисты протрубили одну звенящую ноту и смолкли.
— Господа! — закричал Граф голосом, подобным бычьему реву. — Приглашаю вас отведать той дичи, которую вы подстрелили!
Все рабы разом сняли крышки с блюд и подняли их высоко над головами, а затем гуськом стянулись к центру стола.
И тогда на блюде перед каждым гостем оказалась та «птица», которую он «убил» под конец утренней «тяги», но уже без перьев, ощипанная, но по-прежнему в маске с клювом, связанная, как для жаренья, с прижатыми к подбородку коленями и кистями, притянутыми к лодыжкам. Офицеры проворно отодвинули от стола стулья и одним-двумя жестами показали, в каких местах можно было разрезать ножом путы на руках и ногах «птицы», а потом незаметно кивнули в сторону удобных альковов, расположенных за спинами гостей.
Казалось, что гости были слишком удивлены полученными предложениями, чтобы понять их смысл. Но гауляйтер, стоявший справа от Графа и лицезревший лежавшее перед ним на блюде прекрасное загорелое существо в ярко раскрашенной маске дикого индюка, сверкавшей красками на бледном фоне пышных золотистых волос, разразился громким хохотом и, склонившись над «птицей», ущипнул ее за округлое бедро. Кое-кто из гостей приветствовал предложение радостными похотливыми криками и размахивал ножом, но прежде чем хоть один из них успел разрезать веревки на своей курочке, Ханс фон Хакелнберг постучал по столу своим кортиком.
— Господа! — снова заревел он, за чем последовала полная тишина и неподвижность.
— Господа! — повторил он уже более человеческим голосом, хотя и достаточно громко, что позволило нам расслышать каждое слово в нашей маленькой комнатушке, и продолжил так медленно, с таким значением и силой, что я смог понять почти все, что он сказал:
— Я надеюсь, что разделывание вашей дичи доставит вам не меньшее наслаждение, чем охота на нее. Дичь ваша, пусть каждый из вас насытит свой аппетит так, как ему это больше нравится, и если кому-то из вас мясо покажется недостаточно нежным, мои молодцы сдерут с нее грубую кожу по вашей просьбе. — Он указал на старшего егеря, который с ухмылкой подобрал с земли собачий хлыст и медленно протянул его сквозь пальцы. — Но прежде чем вы приметесь за дело, — зарычал Граф, неожиданно вновь перейдя на высокомерно-властный тон, — я приглашаю вас пройти со мной и увидеть ту же аппетитную плоть в другой шкуре. Приберегите свой аппетит, господа, на десять минут, и я покажу вам зрелище, в котором перед вами предстанут женщины, и я ручаюсь, что оно добавит остроты вашему удовольствию. Bitte! Herr Gauleiter![7]
Он взял гауляйтера под руку и отвел к входным дверям Зала, туда, где нам его уже не было видно. А офицеры взялись за остальных гостей, которых неожиданное препятствие на пути к наслаждению смутило и сбило с толку еще больше, чем само неожиданное предложение «угоститься» добытой дичью, и погнали это озадаченное и недоумевающее стадо к выходу, а на столе тем временем остывали на блюде нетронутые «лакомства» под присмотром юных пажей-егерей, которые тут же изъявили готовность поваляться в отсутствие гостей с винными кубками в руках на покрытых звериными шкурами помостах.
После того как гости толпой покинули Зал, факельщицы, стоявшие вдоль двух длинных карнизов, развернулись и вышли через двери, расположенные по углам, а в Зале осталось их меньше трети, неподвижно застывших на своих местах.
Доктор раздраженно выругался, когда понял, что развлечение, не успев начаться, было прервано. Он дернул меня за рукав и прошептал:
— Давайте спустимся и хотя бы выпьем, прежде чем они вернутся. — И не дав опомниться, он потащил меня вниз из нашей крохотной комнаты.
Мне ничего не оставалось, как последовать за ним, но я успел спросить по пути, почему бы нам не пойти и не посмотреть на представление, обещанное Графом.
