Все это было таким настоящим и даже — хоть это и странно звучит, если иметь в виду все, что со мной потом случилось — захватывающе интересным.
Но я вовсе не хочу сказать, что все сделанные мной открытия были из числа приятных. Нет, ни в коем случае. По сути дела, они страшно напугали бы меня, если бы я продолжал совершать своего рода прыжки во времени — то туда, то обратно, чтобы взглянуть на все происходящее глазами человека из 1943 года. Но я этого не делал. Я принял как данность историю последнего столетия в том виде, в каком она была известна в Хакелнберге, а потом, позднее, побег из Хакелнберга означал побег не во времени, а в пространстве. Главная проблема состояла в том, чтобы снова преодолеть барьер из лучей Болена.
И наконец, если говорить честно, разве можно обвинять скромного лейтенанта ВМС Великобритании в том, что в середине 1943 года он допускал вероятность того, что Германия могла победить в войне. Нам, узникам лагеря, показалось бы странным, если бы она уже победила. Но если бы это произошло, и сто последующих лет лишь укрепили ее могущество, это означало бы, что вожди нацистов в буквальном смысле слова стали повелителями мира. А у нацистских боссов, как мы хорошо знали, были задатки чудовищных тиранов, и причуды их деспотизма в случае завоевания мира были бы таковы, что анналы римских императоров и татаро-монгольских ханов в сравнении с ними читались бы как безобидные протоколы приходских собраний.
К сожалению, если согласиться с такой версией, то окажется, что я попал в уединенный район Германской Империи, частный охотничий заповедник, находясь в котором, не имел никакой возможности наблюдать за тем, что происходило во всем мире. Я смог лишь сделать вывод об абсолютной власти Расы Господ над всем земным шаром.
Итак, я был пациентом-пленником (ему больше нравилось называть меня гостем) герра Профессора Доктора Вольфа фон Айхбрюнна, но я больше не сомневался в том, что в конце концов поступлю в распоряжение Главного Лесничего Графа Ханса фон Хакелнберга. Мне не очень-то нравилось, что в госпитале весь персонал понижал голос и слегка съеживался от страха, когда произносилось имя Графа. Я вспоминал испуганный шепот Ночной Сестры в тот момент, когда она застала меня у окна, прислушивающегося к звукам рога.
Один только Доктор свободно упоминал имя Главного Лесничего, но я сумел заметить тревогу и беспокойство, проглядывавшие из-под маски показного превосходства, а кроме того, когда он высмеивал суровую дисциплину, которой добился в своем заведении, и возводил вину за это на систему, его неискренность была совершенно очевидной.
Впервые отобедав с ним, я заметил, что все меньше внимания обращаю на его реплики и все больше изучаю персонал. Я сделал небольшое открытие — только половина девушек в доме были профессиональными медсестрами, а остальные шесть — горничными, хотя в общем-то нелегко было понять, какую работу они должны исполнять, если не считать того, что они стояли за нашими спинами во время обеда, — ведь в доме было по меньшей мере с десяток мужчин — молодых мужчин, очень похожих как телосложением, так и внешностью на того парня, который убирался в моей комнате. Двое из них приносили блюда из кухни в столовую, а потом стояли у буфета, в то время как две горничные брали эстафету из их рук и обслуживали нас за столом. Мужчины всегда были раздеты до пояса, и это позволяло хорошо рассмотреть их откормленные, лоснящиеся тела; сшитые из зеленой и коричневой ткани ливрейные брюки, которые они носили, были такими тесными, что обтягивали их бедра и ноги; все они были на полпути к ожирению, удержаться от которого им помогала лишь тяжелая работа, и все это несмотря на то, что никому из них не было больше двадцати двух лет. Заметил я и то, что все они носили на шее тонкий ошейник из какого-то блестящего металла.
— Они дешевле машин, — вот что сказал Доктор в ответ на какую-то мою фразу о них. — А кроме того, у Графа предубеждение против всего механического. Он может уступить в вопросах, связанных со средствами массового уничтожения, но он скорее даст мне трех рабов, чем один пылесос.
