– «Золотое дно» – это что?
– Смесь кафетерия, закусочной со шведским столом и стейк-хауса.
– В Небраске все заведения называются в честь вестернов?
– Думаю, что да.
– Тогда я не удивлюсь, что итальянские рестораны у вас носят названия картин Серджио Леоне[46].
– А почему у тебя сегодня был сумасшедший день?
Джорджи засмеялась. Это звучало как фрагмент записи смеха, воспроизведенной на реверсе.
– Джорджи!
– Извини… Что сделало мой день сумасшедшим? Я принимала собачьи роды. Трое щенят. А еще я узнала, что та Хизер – лесбиянка.
– Что? Ах, ну да… твоя двоюродная сестра. Я почему-то подумал, что ты говоришь о родной. Значит, твоя двоюродная сестра – лебси?
– Это ее дело. Нам-то что?
– Ты сказала, что принимала собачьи роды. Чьи это щенки?
– Это тоже не важно. Но думаю, одного мы оставим себе.
– «Мы» – это ты со своей мамой? Или «мы» – это мы с тобой?
– Мы, мы, мы, – ответила Джорджи. – До самого дна.
– Джорджи, да что с тобой?
– Извини.
– Значит, ты приняла собачьи роды?
– Я не хочу об этом говорить.
– Тогда о чем ты хочешь говорить?
– Не знаю. Дай подумать.
Она положила трубку на ковер. Сейчас она дышала почти так же, как Хизер возле сушилки с рожавшей Петунией. Джорджи поправила волосы, сняла очки и принялась тереть глаза.
Давай, Джорджи, возвращайся в игру.
Нет, это была не игра. Это была ее жизнь. Ее дурацкая жизнь.
Что бы ты сейчас ни сказала – значения это не имеет, твердила она себе. Нил все равно приедет рождественским утром и сделает тебе предложение. Это уже произошло пятнадцать лет назад. И тогда он тебе сказал: «Мы сделаем так, чтобы нам этого было достаточно». Это судьба.
Если только…
Если только это не было судьбой. Возможно, Нил произнес те слова, поскольку сам хотел их произнести, а вовсе не из-за ее телефонных разговоров с ним. Разве за все годы их совместной жизни он хоть раз намекнул ей, что в ту неделю они активно перезванивались? Надо знать Нила: какие-либо намеки ему вообще не свойственны.
Сейчас у Джорджи был последний шанс поговорить с Нилом перед его поездкой в Калифорнию. Последний шанс убедиться, что он поедет к ней. О чем же с ним говорить?
Джорджи сделала глубокий вдох, потом глубокий выдох и только тогда снова взяла трубку:
– Нил, ты слушаешь?
– Да.
– Ты веришь в судьбу?
– Что? В каком смысле?
– Ты веришь, что в нашей жизни все уже предопределено, а мы лишь следуем предопределенному?
– Ты хочешь спросить, не кальвинист ли я?
– Возможно. – Джорджи пошла на второй заход. – Я спрашиваю, веришь ли ты, что все в нашей жизни уже решено заранее. Уже записано. Вдруг будущее просто сидит и ждет, когда мы до него доберемся?
– Теперь понял. Ты спрашиваешь, верю ли я в судьбу, в предопределенность. Нет, не верю.
– Почему?
– Тогда исчезает ответственность за свои поступки. Получается, я тут ни при чем. Все это было решено заранее и за моей спиной. И тогда вообще незачем к чему-то стремиться. Меня это не устраивает. Я предпочитаю думать, что в каждый момент жизни мы выбираем то, каким будет следующий момент. И свою судьбу мы выбираем сами… Джорджи, а почему тебе это так важно?
– Сама не знаю.
Ей вдруг показалось, что она наблюдает за собой со стороны.
– Джорджи… Ты здесь?
– Да.
– Извини, что заставил тебя ждать.
– Когда? Сейчас?
– Нет. Сегодня. Весь день.
– Ничего страшного.
Нил сокрушенно засопел:
– Ты думала, что я не позвоню. Мне неприятно это слышать. Мне неприятно, что у нас все идет как-то странно. Мы… я не знаю… не говорим, а лишь подбираем слова. Боимся сказать что-то не то. Когда все это началось?
– Наверное, с того дня, как ты один уехал в Омаху.
– Я всего лишь поехал домой на Рождество.
– Неправда, – едва слышно прошептала Джорджи.
Она слышала, как Нил щелкнул зубами.
– Да. Неправда, – признался он.
Джорджи молчала.
Он тоже молчал.
– Я с тобой не расставался, – наконец сказал Нил. – И ты это знаешь. Ведь знаешь?
– Знаю. Но в наших отношениях появилась трещина.
– Мы ее заделаем, – с угрюмой решимостью произнес он.
– Как?
– Джорджи, откуда в тебе столько безнадеги? В прошлый раз мы с тобой замечательно поговорили.
– Опять неправда! В наш прошлый разговор ты на меня рассердился из-за Сета.
