— Моя Биби, — шептал он. — Наконец-то. Моя Биби. — Его руки гладили ее по лицу. — Мне так ужасно жаль, но я никак не мог приехать раньше. Как ты? У тебя все хорошо?
— Да. О да. Сейчас все хорошо, — сказала она растроганно. Ее голос был глухим от поглотившего ее потока счастья и радости.
Она заметила, что Генрих смотрит мимо нее, на их малыша. И она отступила на шаг назад, вытерла мокрые щеки и обеими руками обхватила себя за локти.
Очень медленно подошел Генрих к сыну, присел рядом на корточки. Бутуз выпятил нижнюю губу, избегая его пытливого взгляда и смущенно хлопая по мячу, но, несмотря на это, с любопытством искоса поглядывал карими глазами на незнакомца.
Удивительно ловко для мужчины и все же слегка неуклюже Генрих подхватил сына под мышки и поднялся во весь рост; малыш поджал крохотные ступни и согнул колени. Отец держал его перед собой на вытянутых руках и жадно оглядывал его: круглое личико, унаследованное от матери, шелковые волосики, которые покрывали его головку, были, как нити еще не застывшей карамели. Узкие глаза от него самого. Генрих-младший бесстрашно встретил его взгляд, но потом вопросительно посмотрел на Салиму.
— Привет, сын, — шептал Генрих, и его голос дрогнул, когда он прижал малыша к себе, осторожно касаясь пухлых бархатных щечек губами и своими заросшими щеками — от этой картины сердце у Салимы переполнилось.
Генрих положил их дитя на одну руку, другую протянул к Салиме. Она прижалась к нему, обняла маленькие плечики их малыша, счастливая совершенно и без остатка. Наконец-то вместе.
— Давай поженимся, Биби. Как можно скорее.
«Девять месяцев, чтобы произвести ребенка на свет», — думала Салима, стоя в легком светлом муслиновом платье перед крестильной чашей маленькой церквушки, расположенной высоко на самой вершине отвесной стены Кратера, колокольня отсутствовала. Она преклонила колени.
«И девять месяцев здесь, в Адене, чтобы заново родиться».
— …принимаю знак креста, — голос капеллана Лумминса отдавался эхом от каменных стен. Салима ощутила прохладу его пальцев на своем лбу, когда он святой водой начертал на нем крест.
— …я крещу тебя во имя Отца и Сына и Святого Духа и нарекаю тебя Эмили.
Это был ее выбор. Она сама захотела, чтобы отныне ее звали Эмили — в честь Эмили Стюард, ее спасительницы, она просто хотела воздать ей должное — за ее неоценимую помощь при бегстве с острова. Эмили Стюард подарила ей вторую жизнь, чтобы она в свою очередь смогла подарить жизнь сыну и стать женой Генриха. Эмили — еще и потому, что это имя звучало для нее, как напоминание о цветущих лугах, о которых ей рассказывал Генрих.
— …и я спрашиваю тебя, Рудольф Генрих Рюте, хочешь ли взять в жены присутствующую здесь Эмили…
В присутствии британского консула майора У. Д. Мериуэзера, бывшего британского консула на Занзибаре и в недалеком будущем генерального консула в Алжире, майора Роберта Ламберта Плейфера, Бонавентуры Масиаса, украдкой смахнувшего слезу, и его супруги Тересы, которая держала на руках визжащего Генриха-младшего, Генрих Рюте дал обет только что крещенной Эмили любить, уважать и почитать ее до тех пор, пока смерть не разлучит их. Английским Эмили владела еще не так хорошо, чтобы понять все формулы и обеты. И когда капеллан Лумминс обратился к ней, она просто подождала, когда он закончил и вопросительно посмотрел ей в глаза, — и твердым голосом ответила:
— Йес!
И капеллан Лумминс объявил их мужем и женой.
