- Да от тебя духами пахнет! Дешевыми! Пошлыми!
- Самогонкой от меня пахнет, не выдумывай!
- Нет, духами! Ты меня не проведешь!
- Ну, может, и духами. Танцевал я там с одной...
- Ага! Ага-а-а! - с еще большим негодованием восторжествовала Лида: - Танцева-ал! А танцевать-то ты не умеешь, несчастный! Я все! Я все-о-о про тебя знаю! - Она притиснула меня к стене, да так сильно притиснула, что ни дыхнуть, ни охнуть. - Ты целовался с ней, целовался?!
И я тоже гусь хороший, нет, чтоб честно все рассказать и покаяться, давай ее дальше дразнить да разыгрывать - опять удалую голову на грудь опустил.
- Сколько?
- Чего сколько?
- Сколько, ты с нею лизался?
- Ну, сколько? - начал припоминать я, - может, полчаса, может, больше. Часов-то у меня нету...
Я уж надеялся, что после таких моих шуточек она придет в себя и расхохочется вместе со мною, да не тут-то было. Она и в самом деле обезумела.
- А потом?
- Чего потом?
- Что было потом? Не скрывайся лучше! Признавайся, несчастный! Не то я тебе не знаю что сделаю!..
- Потом? Что же было потом? А-а, потом я вспомнил, что ужин пропадает, и скорее рванул домой.
Лида выпустила меня, уронила руки:
- Дядя шутит! Я тебя зарежу!
- Чем? Скальпелем или ножом? Лучше ножом. Скальпели уж больно тупые.
- Дурак! Медвежатник! Грубиян! Сибирская деревянная колода! Чурбан! И... и... Я плакала! Вот... Тут... Тут... - показывала она на кожаный диван, единственный в коридоре диван, истерзанный, мятый, дыроватый. И как я представил, что она на этом диване, вжавшись в уголочек, на пружинах этих жестких, маленькая такая, в халатике... - так сгреб ее и прижал к себе:
- Балда ты, ей-богу!
- Конечно, балда, да еще какая! - всхлипывая, прерывисто выговаривала она: - Разве умная стала бы из-за такого...
Я утер ей нос концом ее же косынки, глаза утер и дунул в ухо.
- Ты правда не целовался? - жалко пролепетала она, глядя на меня глазами, все еще полными слез.
- Ну ей-богу!
- Я ведь чуть не умерла. Правда-правда! Все меня обманывают. Все заодно. Я, как дура, по палатам шастаю, а мне говорят: к психам ушел; в физкабинет подался; в шашки сражается... Потом эта ваша любимица-царица, процедурная сестрица: "Лидочка, ты кого ищешь? Мишу? А его сегодня не будет. Он к женщинам на праздник ушел!" - Представляешь?! Ы-ы-ых, я бы ее так и разорвала! - И Лида в самом деле разорвала какую-то бумажку, попавшую в руки, изображая, как она управилась бы с Паней.
Я утянул Лиду под барьер, в раздевалку, и там, закрытый одеждой и халатами, крепко-крепко ее поцеловал. После чего она брякнула меня кулаком по голове:
- Вот тебе, враг такой! - И, совсем успокоившись, сказала: Сколько ты моей крови выпил, кто бы знал!
О том, что днями будет комиссия и меня выпишут из госпиталя и потому она выпрашивалась подменять сестер и дежурила за них, забыв про сон и покой, чтобы только побыть со мною, - она мне не сказала. Об этом я уже узнаю позднее.
Многого я тогда еще не знал и не понимал.
Вот подошла и моя очередь покидать госпиталь. Меня признали годным к нестроевой службе. Предстояло еще раз мотаться по пересылкам и резервным полкам. Мотаться, как всегда, бестолково и долго, пока угодишь в какую-нибудь часть и определишься к месту.
Лида осунулась, мало разговаривала со мной. Завтра с утра я уже буду собираться на пересыльный пункт. Эту ночь мы решили не спать и сидели возле круглой чугунной печки в палате выздоравливающих. В печке чадно горел каменный уголь, и чуть светилась одинокая электролампа под потолком. Электростанцию уже восстановили, но энергию строго берегли и потому выключали на ночь все, что можно выключить.
Я пытался и раньше представить нашу разлуку, знал, что будет и тяжело, и печально, готовился к этому. На самом деле все оказалось куда тяжелей. Думал: мы будем говорить, говорить, говорить, чтобы успеть высказать друг другу все, что накопилось в душе, все, что не могли высказать. Но никакого разговора не получилось. Я курил. Лида гладила мою руку. А она, эта рука, уже чувствовала боль.
- Выходила тебя. Ровно бы родила, - наконец тихо, словно бы самой себе, вымолвила Лида.
