Звезда по имени Алголь - страница 19
Лежащая сейчас перед нами окоченевшая тушка с оскаленными зубами, с кусочками ещё влажной глины на когтях лишь отдалённо напоминала нашего нелюбимого всеми Вьюна. А где же он сам?..
Нет, наверное, я всё-таки не думал ни о чём таком. Скорее, все эти полумысли-полуощущения пришли ко мне позже. А тогда я весь был переполнен горечью. Это как если разобьёшь по неловкости, по глупости, из дурацкого любопытства, какую-нибудь фарфоровую или стеклянную фигурку — и никогда уже не сложить из бесформенных осколков прежнюю вещицу. И не вернуться назад по времени, чтобы удержать себя от неосторожного действия.
Я смотрел на тусклый глаз-студень, глаз-желе, и мне было особенно горько оттого, что это сделал я. Не охотники, не картечина, а именно я, моя злая воля. Нет, хуже: моё предательство…
Помню, что остальные собаки, опять собравшись вместе, обошли стороной место убийства и до самого дома держались от нас особняком. Они как будто перестали доверять нам, будучи свидетелями нашего предательства.
Но конечно, очень скоро они простили нам это, как вообще прощали всё.
Мы же никогда больше не вспоминали вслух Вьюна, даже не произносили его имени, как будто его и не было. Знаю только, что Пашка на другой день сходил на карьер и похоронил убитого. Я тоже почему-то там оказался и видел из-за холма, как он копал ямку куском доски, оглядываясь по сторонам, точно злоумышленник.
И всё же из всех наших собак тот, самый нелюбимый, пёс запомнился мне больше других. Я думаю, запомнился на всю жизнь.
СМОЛА
Эта история приключилась, когда мне было двенадцать лет.
Во дворе нашего дома строители оставили смолу. Кучу чёрной блестящей пахучей смолы. Её ещё называют гудроном. В общем, то ли забыли про неё, то ли она оказалась лишней, не известно.
Это были большие угловатые куски. Лето выдалось жарким, и они стали плавиться, точнее, размягчаться и медленно, незаметно для глаза расползаться по двору. Я читал, что с такой скоростью, медленнее улитки, движется ледник. Только ледник белый, а смола чёрная. И к леднику не прилипнешь…
Первым в эту чёрную вязкую гущу залетел пёс по кличке Кулёк. И не удивительно: он был самым глупым псом во дворе. Залетел он весело, с разгону, но скоро настроение его изменилось. Когда пёс понял, что его лапы прилипли, он заскулил, а потом и вовсе завыл. Но всё же сумел вырваться, хотя и перепачкался гудроном. Он зубами выгрызал смолу между когтей, так что и морда у него тоже стала чёрной. Кулёк — пёс, хоть и глупый, но очень общительный. Он, по обыкновению, лез ко всем выражать своё дружелюбие. И не мог взять в толк, почему его прогоняют.
Следующей жертвой смолы оказался выпивший мужичок из соседнего дома. Он возвращался поздно вечером домой и в сумерках угодил в смолу. А так как выбраться из неё не смог, то и прилёг на неё. А утром проснулся — не встать. Даже пошевелиться не может. Точно Гулливер, пленённый лилипутами.
Хорошо ещё, что прилёг он с краю. Моя мама с другими женщинами ходила его вызволять. Им пришлось ножницами отстричь ему часть волос, иначе он никогда не оторвал бы головы от этой липучки. В общем с грехом пополам его вызволили. Освободившись от вязкого плена, он побрёл домой, а мы, мальчишки, толпой провожали его, хихикая и пугаясь одновременно: он напоминал персонажа из фильма ужасов.
После этого случая мама и другие жильцы нашего дома начали звонить в коммунальные службы, чтобы смолу во дворе убрали. Но работники жилищной конторы были, наверное, заняты более важными делами. А может, сами боялись прилипнуть.
Прошла неделя. И вот как-то утром ко мне домой прибежал Стас:
— Вовка, выходи скорее! Там Кисель влип. Вот потеха!
— Ну и что в этом такого? — пожал я плечами. — Кисель вечно куда-то влипает.
— Сейчас он влип натурально. В смолу! Вот пентюх!
Я сразу всё понял и поспешил за Стасом.
Возле растёкшейся смолы стояла кучка зрителей — наших дружков. Колька по прозвищу Кисель торчал почти на средине широкого чёрного пятна и весь изгибался, корчился, дёргался. При этом ступни его ног оставались совершенно неподвижными. Но, в отличие от Кулька, он сохранял бодрость духа.
