— Эх, ты, предатель! — выкрикнул Пашка чуть ли не со слезами.
С того дня Пашка перестал защищать Вьюна. И все его называли теперь «предательский пёс». Его награждали пинками, старались при делёжке дать меньший кусок, чем остальным (хотя он, разбойник, успевал урвать пайку у какой-нибудь нерасторопной собаки). Но как мы ни гоняли его, он всё равно не отставал от нашей весёлой компании. И всем давно хотелось как-нибудь проучить этого предателя по-настоящему…
Однажды мы отправились на карьер.
Это был средних размеров водоём с подозрительно зелёной водой (хотя мы в ней всё равно купались), с длинными мокрыми языками намытого песка и жёлтыми песчаными холмами по берегам.
Мы кидали друг в друга кусочками глины, а сопровождающая нас собачья братия носилась вокруг, грызясь игриво между собой и полаивая. Вьюн, как всегда, мелькал и тут и там. Хватал зубами какого-нибудь соплеменника и мчался в сторону, призывая догонять его. Скоро вся свора оказалась на другом берегу озера. Они как будто совсем забыли про нас.
А из-за горы в это время вышли два охотника с ружьями за спиной. Один был пожилой и хмурый, другой молодой, с весёлыми, озорными глазами.
— Ваши собаки? — спросил у нас молодой.
— Да, наши, — твёрдо ответили мы.
— Ну, раз они ваши… — протянул охотник как будто с сожалением.
— Ладно тебе, — проворчал пожилой.
— …А то бы мы стрельнули какую-нибудь, — договорил молодой.
Мы переглянулись и… прочли в глазах друг друга одну и ту же осторожную, подпольную мысль. Потом мы глянули на Пашу. Он молчал… И тогда Гриша сказал:
— А вон тот светлый, самый шустрый — не наш.
Да, это был удобный случай рассчитаться с Вьюном за всё, за все неудобства, что он нам доставлял. Проучить его за вечную глупость, приставучесть, за предательскую натуру…
Но, по правде сказать, мы не до конца верили в возможность такого сурового наказания. Ведь собаки были далеко. А сам Вьюн носился так, что легче, наверное, было попасть в муху, чем в него. Ну бабахнут, попугают псов. А мы посмеёмся.
Охотник снял с плеча и вскинул ружьё (может, он всё-таки шутит?). И вдруг, как по команде, наши собаки бросились врассыпную. Но больше всего меня поразил бестолковый Вьюн. Он всё понял. Понял, что опасность грозит именно ему. И припустил прочь от водоёма с невероятной скоростью, жалобно при этом повизгивая.
И мы уже начали понимать, что совершаем что-то ужасное.
— Вьюн! Дяденька-а-а! — одновременно крикнули Гришка и Паша.
Но в ту же секунду громыхнул выстрел. Он почти оглушил нас, эхом отразился от песчаных холмов. Звон в ушах слился с пронзительным собачьим визгом, похожим на отчаянный плач. Вьюн на всей скорости перекувырнулся через голову и замер.
Охотники переглянулись (молодой — с торжеством, пожилой — с укоризной) и отправились своей дорогой. А мы побежали по берегу, огибая озеро.
Вьюн лежал бездыханный, с прикушенным оскаленными зубами вывалившимся белым языком.
Потрясённые, мы сгрудились вокруг, не решаясь взглянуть друг на друга и не желая выдавать друг другу свои чувства.
— Что, доигрался? — не то хмыкнул, не то всхлипнул Гришка.
Я же не мог отвести взгляд от этого непривычно белого, прокушенного, с сине-бордовыми дырками языка, от вытаращенного глаза. Глаза, что ещё минуту назад был живым, блестящим, чёрным, хулиганским, а теперь стал голубовато-мутным, точно холодец. Я не удержался — присел и опасливо потрогал одеревенелые лапы — те, что не знали прежде покоя… И во мне мелькнуло подозрение, что как раз это мы и хотели увидеть — увидеть, как живое становится неживым. Что ради этого мы пожертвовали Вьюном. И это превращение живого в неживое оказалось таким простым!.. Был живым, носился, лез лизаться, неприлично подёргивался… И вот один миг — и он уже никогда не будет ни бегать, ни лизаться, ни вертеть хвостом, ни тащить за собой из засады «шпиона» Пашку.
И в то же время за этой видимой простотой я смутно ощущал что-то такое, что не умещалось в моей голове — какую-то непостижимую космическую тайну. Тайну смерти, от которой ничто живое на земле не убежит, как бы быстро ни бегал, и не спрячется, как бы умело ни прятался.
