Она подалась вперед и весьма хищно спросила:
— А что, если я направлюсь сейчас к Жиске? Делессер задышал чаще, сдвигая брови.
— Вы? Если вы, мерзавка, к нему пойдете, вам придется понять, что такое Делессер и что бывает с теми, кого он считает своими врагами…
— Пустяки! — прервала его Адель с усмешкой, не давая понять, то ли она шутит, то ли говорит серьезно. — Что, по-вашему, влияние Жиске не стоит вашего влияния? Или, по-вашему, если я пойду прямо к королю, то он не защитит меня? Вы хоть знаете, что я почти член королевской семьи: два брата, Орлеанский и Немурский, — мои любовники!
Ее зеленые глаза искрились непонятным блеском. Она добавила:
— Скажите мне лучше прямо, отчего вам нужно убрать Жиске.
Делессер помолчал, превозмогая гнев, потом ответил:
— Его не любит король.
— Король?
— Луи Филипп сам отправит его в отставку. Но если это случится, скажем, полугодом раньше, то пойдет только на пользу Франции.
— И вы станете префектом?
— Да.
Банкир рассказал ей кое-что о том, почему Жиске перестал нравиться королю: считалось, нынешний префект проводит странную непонятную линию в отношении левых тайных обществ и республиканцев.
По Парижу свободно разгуливали участники лионских мятежей, люди весьма опасные. Ни одну из организаций обезвредить не удалось, и так далее.
— Королю это напоминает заговор полицейских властей против него самого, если вам угодно знать, — заключил Делессер. — Жиске слишком давит на него. Для настоящего монарха это невыносимо.
Адель молчала. Понемногу соображая, она стала складывать в уме отзывы о Жиске, услышанные ею в обществе, и то, что говорил Делессер, и приходилось признать: да, Луи Филипп был недоволен. Это осложняло дело. Если Жиске вскоре полетит со своего поста, зачем ей такой враг, как Делессер, в качестве префекта полиции? Конечно, Жиске был добр к ней, но ведь добр-то с умыслом. Ее вины нет в том, что он стал неугоден. Конечно, то не могло быть для нее оправданием, но… но, черт побери, какие-то дьявольские чувства рождались в душе Адель, когда она снова и снова обдумывала предложение Делессера, смаковала его и даже начинала находить что-то пикантное в сложившейся ситуации. Что и говорить, Жиске она не любила и относилась к нему настороженно. Что ее сдерживает? Честь? Совесть? А что такое совесть — только жупел, которым задурманивают слабые головы! Почему бы не сделать того, о чем просят? Почему бы не предать? Ведь это будет забавно, а какая жизнь без острых ощущений?
Она сказала, снова опуская ресницы:
— Что ж, вы были достаточно откровенны. Дело действительно подлое. Конечно, вы, господин Делессер, понимаете, что я, согласившись, потребую плату…
— Я готов платить.
— Плату весьма высокую, не какие-нибудь тридцать сребреников. Предать своего приятеля, крестного моей дочери — это, знаете ли, стоит денег.
Делессер наклонился и прошептал ей что-то на ухо. Адель кивнула, но лицо ее осталось невозмутимым. Пауза затягивалась. Банкир, осознав, что сказанного недостаточно, добавил:
— А еще вы получите плантации на Мартинике — сахарные, ванильные, кофейные, плантации какао…
— Вы от себя напишете дарственную?
— Да.
— Отлично. Когда вы станете префектом, ваша подпись на дарственной может мне пригодиться.
— В каком смысле? — переспросил он багровея.
Она приятно улыбнулась:
— О, мы, господин банкир, безусловно, останемся друзьями, однако и от меня, и от вас всего можно ожидать, а посему мне будет очень удобно иметь при себе что-то такое, что подтверждает нашу с вами сделку.
Она слишком много на себя брала, в этом Делессер был уверен. Об этом он подозревал, когда обдумывал свое предложение.
Но, с другой стороны, не было ни одной такой стервы, которая могла бы с блеском выполнить подобное поручение: требовалась женщина исключительно красивая, умная, достаточно образованная и, кроме того, с ней должен был быть знаком Жиске. Ибо префект полиции — и Делессер это знал — стал в последнее время слишком подозрителен. В отношении Адель у него подозрений не возникнет: они давние знакомые. И, кроме того, кто может догадаться, что ее статус несколько изменится?
