Его лакированные туфли поскрипывали при каждом шаге, и в целом банкир, несмотря на внешний лоск, не потерял чего-то глубоко плебейского, провинциального. Он запер дверь на замок (Адель даже подумала, уж не из похоти ли он пригласил ее сюда?), а когда повернулся к ней, она заметила, что его крупное, мясистое, с бульдожьей челюстью лицо кажется озабоченным, а глаза смотрят хмуро:
— Это вам, — довольно сухо сказал он, буквально сунув Адель в руки бархатный футляр. — Поздравляю с днем рождения.
Он сел, расстегнув пуговицы жилета, и уставился на молодую женщину, хмурясь еще больше.
— Какое внимание, — несколько небрежно сказала Адель, болтая ногой, с которой чуть-чуть соскочила атласная туфелька. В футляре оказались два парные браслета такой искусной работы, что казались вырезанными из целых сапфиров. — С чего бы это, господин банкир? Чему обязана?
— Хочу предложить вам кое-что. Правда, у меня есть сомнения…
Какие?
— Вы, душа моя, чересчур себе на уме. И вы чересчур молоды.
— Насчет этого не беспокойтесь, — заверила его Адель, разглядывая подарок. Дабы не выдать своего любопытства, она изображала полное безразличие. — Я только на вид молода, господин Делессер, на самом деле мне лет пятьдесят.
— Положим, я тоже склоняюсь к мысли, что вы подойдете.
Под его щеками заходили желваки:
— Это дело достаточно подлое, милочка, да еще и относится оно к тому, с чем вы, я уверен, доселе не сталкивались. Это дело скверное, но политическое и очень выгодное.
— Раз это дело подлое, — произнесла Адель усмехаясь, — стало быть, вы решили, что я для него подойду.
Делессер равнодушно ответил:
— Не будем скрывать, мадемуазель, вы пользуетесь весьма дурной славой… Больше того, поскольку вы делаете все, дабы ее приумножить, я склонен думать, что вы просто рождены для скверных дел и ваша порочность — результат рождения, а не воспитания.
Он заметил, что девчонка не позволяет заглянуть себе в глаза: веки ее были чуть опущены, ресницы бросали тень на щеки, и невозможно было понять, что у нее за взгляд там, под этой шелковистой завесой.
— В чем состоит это ваше дело? — спросила она, всё так же вертя в руках браслеты.
— Надо продать одного друга.
— Вашего друга?
— Нет, милочка, вашего.
— Моего? — Она передернула плечами. — Вы ошибаетесь. У меня нет друзей.
— Того, о ком я говорю, считают вашим приятелем.
Адель примерила один браслет на голое запястье:
— Не понимаю, о ком вы… и все-таки, неужто его судьба в моих руках?
Делессер улыбнулся скверной, сальной усмешкой:
— Не в руках, а в чем-то другом… затрудняюсь назвать это.
Она, казалось, не слышала или не поняла этой грубой насмешки. На ее лице лежала тень, глаз по-прежнему не было видно. Делессер лишь заметил, что она надела уже два браслета, вытянула руки и, как ни в чем не бывало, любуется ими.
— Неплохая работа, — сказала Адель наконец. — Так о чем же все-таки мы говорили, господин банкир? Вы так многословны.
Делессер наклонился к ней и, багровея, проговорил свистящим шепотом, задыхаясь при каждом слове:
— Я вам заплачу, так, что вы не будете в обиде, но только это надо сделать умело и держать язык за зубами, вы понимаете?
— Ничего пока не понимаю, — произнесла она ледяным тоном. — Ничего.
— Надо убрать одного человека.
— Кого?
— Жиске.
Наступило молчание. Адель, при всем ее хладнокровии и наигранном равнодушии, не смогла выдержать роль до конца, услышав имя Жиске.
Сказать, что она была удивлена, — значило ничего не сказать. Кто мог бы предположить, что Делессер не любит Жиске? О том, что между ними скверные отношения, никто не знал. Помедлив, Адель негромко спросила:
— Что вам от него нужно? Вы что же, мстите ему? Или метите на его место?
Делессер молчал, весьма грозно поглядывая на вздорную девчонку, сидевшую напротив, и взглядом приказывая не продолжать расспросы. Адель усмехнулась:
— Впрочем, тут и говорить нечего: вы явно желаете стать префектом, это у вас на лице написано…
Он молчал, в молчании угадывалось презрение: дескать, что ты можешь понимать, жалкая проститутка, и как смеешь расспрашивать, тебе отведена только роль исполнительницы! И, хотя Адель не знала, зачем Делессеру понадобилось обращаться именно к ней и как вообще он надеется устранить Жиске с ее помощью, она не на шутку разозлилась. Нет, смотреть на нее, как на пустое место — это уж слишком. Этот толстяк, на котором едва сходятся его жилеты, не моргнув глазом, предлагает ей предать Жиске, заранее считая ее подлейшим существом на свете — что ж, возможно, это и так, но как он-то может знать наверное? Жиске дал ей много, а что дал он? Жиске — крестный отец ее дочери, а кто такой для нее Делессер? Жестокое желание посмеяться над банкиром охватило Адель.
