Антуанетта, подавляя вздох, произнесла:
— Сегодня у меня была Женевьева. Я очень расстроена, Эдуард. Их дела очень, очень плохи.
Эдуард, оставив бокал, взглянул на мать:
— Денежные дела?
— Да. Женевьева говорит, они разорены.
— Мадам д'Альбон, как всегда, преувеличивает.
Антуанетта, пожав плечами, заговорила уже более живо:
— Их дом дважды заложен — это, по-вашему, преувеличение? С ними приключилась беда, а ведь они наши друзья, Эдуард.
Граф де Монтрей молчал, и его мать даже заподозрила, что он не совсем согласен с этим утверждением.
— Это случилось из-за той девушки, Эдуард. Вернее, странно ее теперь так называть, но иные слова мне употреблять совестно. Какое, должно быть, горе, для Катрин и Женевьевы. Такое предательство со стороны мужей да еще такие долги. — Она снова подавила вздох. — Слыша о таком, я, бывает, радуюсь тому, что со мной ничего подобного случиться не может.
— Надобно было жить по средствам, — холодно бросил Эдуард, не скрыв раздражения.
Брови графини де Монтрей чуть приподнялись:
— Это всё, что вы можете сказать?
У Эдуарда нервно дернулась щека. Он произнес, и в голосе сына матери послышалось сдерживаемое бешенство:
— Если Морис сошел с ума, то это только его вина, мама. И вообще, зная о том, на кого он и его старый отец тратили деньги, мне трудно им сочувствовать. Я, может быть, даже рад, что теперь, разорившись они к ней не пойдут. Довольны вы моим мнением?
— Я не могу поверить, — произнесла Антуанетта. — Это что с вашей стороны — ревность?
Он не отвечал.
— Эдуард, — более требовательно сказала графиня. — Боже мой, неужели вы лелеете какие-то мечты о… не знаю даже, как ее назвать?
— Мечты, мама, волен лелеять каждый. Это не преступление.
Графиня де Монтрей поднялась, ее охватило возмущение:
— Мари, девушка, достойная всяческих похвал, принуждена из-за несчастья семьи принять предложение какого-то Монро, а вы… О Господи!
Эдуард холодно произнес:
— Вы хотите, чтобы я помог д'Альбонам, женившись на Мари?
— Почему бы нет? — запальчиво возразила Антуанетта, полагая, что скрывать больше нечего. — Кто больше подойдет вам, если не она? Вы невыносимы! Эдуард, не доводите меня до слез, я этого вовсе не заслужила. Вся моя жизнь была заключена в вас, только вас я любила, но теперь вас любить уже нельзя, вы этого просто не позволяете, так позвольте… позвольте мне хотя бы любить ваших внуков, сделайте вашей матери хотя бы такую любезность, ведь я многим пожертвовала ради вас!
Впервые Антуанетта говорила так с сыном. На лице Эдуарда сперва отразилось бесконечное удивление, так, будто он не верил в то, что слышал, потом, качнув головой, он приблизился к матери и взял ее за руку.
— Мама, — сказал он с истинной теплотой в голосе. — Вы просто устали сегодня.
— Не считайте меня глупой! Это не минутный всплеск, я говорю вам о том, о чем мечтала годами! — Она поднесла руку к виску. — Ну и что ж? Вы сами заметили, что мечты не преступление!
Эдуард мягко остановил ее:
— Мама, я сделаю всё, что угодно, лишь бы вы были счастливы. Но я не женюсь на Мари.
— Почему?
— Потому что не люблю ее и считаю это сущим вздором.
Он поцеловал ей руку и, меняя тему, предложил проводить мать в спальню: ей ведь так требовался отдых.
— Ах, Эдуард, Эдуард, — сказала Антуанетта, уже понимая, что ничего добиться не удастся, — я ведь достаточно отдыхала в этом году, и Жозеф в который раз возил меня на воды, однако мысли мои остались те же. И, поверьте, дитя мое, будет поистине жестоко вашей стороны, если вы снова не обратите внимания на мою просьбу — единственную просьбу, которую я когда-либо к вам обращала.
Граф де Монтрей, держа мать за руку, некоторое время молчал. Жениться на Мари для него было никак невозможно, и тут смешивалось всё — его нежелание, его инстинктивное отвращение к малейшей попытке лишить его свободы, да и то, что за последнее время он порядком позабыл о Мари и не хотел ее вспоминать. Кроме того, он, как человек честный — а этого никто у него отнимать не стал бы — не считал возможным взять на себя ответственность за то, чего выдержать не мог. Никогда в жизни не возникало у него потребности в детях, а женщины чаще всего нужны были вовсе не как жены, а скорее как партнерши на одну ночь. Такое положение его наиболее устраивало: оно облегчало жизнь и позволяло не причинять другим неприятностей. Чуть ли не впервые в жизни увлекшись надолго, он сделал много зла. Но, с другой стороны, Эдуард любил свою мать — сухо, сдержанно, но любил. Он чувствовал, что она отдала ему себя, а чем он ей отвечает? У него не хватает терпения провести с ней два-три вечера в месяц. Движимый лишь побуждением порадовать Антуанетту, он внезапно сказал:
