Она ждала, глядя как он раздевается. Филипп оказался стройным, даже слегка юношески худощавым, но это была здоровая, приятная худощавость, и сложение у него было мужское — широкая грудь, узкие бедра, длинные сильные ноги, а кожа — Адель легко в этом убедилась, протянув руку — почти бархатистая.
— Вы очень красивы, — произнесла она, несколько удивленная. — Признаться, гораздо красивее, чем я ожидала.
— Любопытно, — сказал он и, не теряя ни минуты, присоединился к ней.
— Любопытно?
— Да, любопытно, что же тогда говорить мне о вас?
Их губы впервые встретились в очень коротком, дразнящем поцелуе, и Адель прошептала:
— Знаете… говорить вообще не надо. Разве это место для того, чтобы говорить?
Она чувствовала, как нарастает в нем желание. Его мужская плоть поднималась, не сразу, а упругими толчками, но какое-то время Филипп лежал очень тихо и неподвижно, словно любовался ею, слушал ее дыхание и привыкал к ней. Потом он сделал то, чего Адель не ожидала, — с настойчивой нежностью раздвинув ее бедра, он вошел внутрь, погрузился в нее на самую малость, может быть, на два дюйма. Она была чуть влажная, но не пылала страстью Почувствовав это, он остановился, и Адель, принявшая его действия за непростительную поспешность и уже почти разочарованная, поняла, что это была лишь какая-то неведомая ей тактика. Его плоть, жесткая, налитая, привлекательная и пугающая своей величиной, едва-едва касалась ее внутри, то подергиваясь, то обходя расщелину по кругу, то вовсе исчезая, раздразнивала самые чувствительные точки, так, что все тело Адель невольно напряглось от этой сладкой муки и предвкушения, тем временем как Филипп, тихо улыбаясь, ласково обцеловал шею, нежное углубление, где бился пульс, и припал горячим ртом к темно-розовой пирамидке соска, напрягшейся и отвердевшей под его губами.
Это было очень приятно. Гораздо приятнее, чем в любом другом случае; можно было даже сказать, что Адель впервые после разлуки с Эдуардом испытывала что-то подобное. За последнее время она изрядно поднаторела в искусстве разыгрывать страсть и при необходимости могла изобразить прямо-таки бешеный экстаз, но на этот раз ее тело действительно отвечало, наслаждалось, ждало продолжения, молило о ласках. Так было с самого начала, едва она увидела Филиппа; этому были причиной и его внешность, и его умение. Убедившись в его терпении, она смогла расслабиться и полностью отдаваться ласкам, насладиться каждым мгновением происходящего. Его язык ласково и неспешно обводил сосок по кругу, теребил из стороны в сторону, он слегка покусывал его, в то время как теплая рука расточала тепло и ласки другой груди. Дыхание у Адель становилось прерывистым, но одновременно с возбуждением на нее нисходил какой-то странный покой, уверенность, вызванная, быть может, рукой Филиппа, лежащей у нее на плече и словно защищающей от всяких неожиданностей. Бедра ее задвигались, ноги чуть согнулись в коленях, вся она стала горячей и влажной от невыносимого желания втянуть его в себя, почувствовать его жесткость, его могучую величину.
Она хотела теперь только одного — лишь бы он усилил ласки там, у нее внутри, либо взял ее, наконец, полностью; любой из выходов казался ей желанным.
Заметив ее движение, он погрузился в нее глубже, но не до конца, стал ласкать ее с удвоенной силой и страстью, так, что она застонала, ее бедра сжались, словно пытаясь втянуть в горячую расщелину вздыбленную мужскую плоть, и внезапно Адель, слегка раздраженная этой медлительностью, почувствовала в его действиях некоторое лукавство. Филипп все так же ласкал губами ее груди. Мягко схватив его за волосы, она заглянула ему в глаза и прошептала:
— Я уже почти пепел. — Голос ее прервался. — Чего же ты ждешь? Я готова…
Все его тело было напряжено, будто от страшной муки, он сдерживался, как она поняла, из последних сил, однако ответил лукаво и слегка мстительно:
— Попроси.
— Попросить? — прошептала она.
— Попроси, если тебе хочется… Должно же быть наказание за то, что ты так долго от меня бегала.
Глаза Адель блеснули, трепет, пробежавший по ее телу, отдался в его теле сладкой мукой.
