— Такая сумма, она ведь с неба не падает… Я не дам столько.
Адель покачала головой:
— Я и не требую. Развлекайтесь и будьте как дома, господин Патюрль. Сейчас будут подавать ваш любимый пунш.
Она потому так легко расставалась с Патюрлем и не уступала даже тысячи, потому что сегодня, как никогда, каждой клеточкой чувствовала: победа близка. Осталось совсем немного. Инстинкт подсказывал ей это, и от предвкушения победы крылья тонкого носа Адель трепетали, придавая ее облику чувственности, а улыбка была особенно загадочна. Кто-нибудь из них, этих мужчин, должен сорваться… Особенно когда наступит конец вечера, когда она подаст каждому на прощанье свою теплую нежную руку — да-да, именно в такие минуты и наступал апогей… В этот миг Жюдит тихо шепнула ей на ухо:
— Пришел ваш обожатель, мадемуазель.
Адель пожала плечами:
— А мы-то удивлялись, отчего его нынче нет…
В зал только что вошел молодой драгун, худой нервный юноша лет двадцати трех, темноволосый, с большими черными глазами. Вся его фигура, высокая и худощавая, казалось, выражала смятение и нетерпение. Лицо у этого человека было такое, какое бывает только у мечтательных, экзальтированно настроенных натур. Едва увидев хозяйку, он, чуть ли не расталкивая гостей, направился ней. Глаза его горели. Адель холодно наблюдала, как он приближается. Бог весть почему, но она терпеть не могла искренне в нее влюбленных людей; ей хотелось причинять им боль.
А поскольку Альфред де Пажоль, тот самый драгун, что когда-то выиграл ее туфлю, был совершенно искренне в нее влюблен, почти месяц ходил за ней по пятам и творил всяческие безумства, домогаясь взаимности, этому юноше она хотела устроить нечто особенное. Просто так. Ни за что… Лишь бы он был так же несчастен, как она.
С холодной, даже недоброй усмешкой она спросила:
— Ну, что за чепуху вы станете говорить на этот раз?
— Адель, не притворяйтесь, я чувствую, вы не такая. Может, кто-то сделал вас такой, но внутри вы вовсе не злы.
Она вспыхнула, захлопывая веер:
— Черт побери! Будете говорить такое девушке, на которой пожелаете жениться… А со мной, может быть, вы поговорите о деньгах?
— Может быть, если вы считаете это самым главным.
Тон его был странен. Адель произнесла:
— Альфред, я прошу вас не отвлекать меня попусту от дел. У меня множество забот…
— Я принес вам сто тысяч.
На какой-то миг между ними наступило молчание. Адель была не то что удивлена, скорее насторожена: казалось, повторяется история с Морни. У Альфреда де Пажоля не было иных денег, кроме жалованья…
Но у Пажоля слишком пылали глаза и слишком он нервничал — скорее всего, это было вызвано нетерпением, чем обманом. Да и вообще он был честен до смешного…
Адель негромко спросила, скрывая за веером свое замешательство:
— Это правда?
Он кивнул, глядя на нее с жадностью и мольбой одновременно.
— Это так, Адель… Я решил купить вас, раз иные пути заказаны. Я вообще дошел до такого состояния, что на всё готов…
— Откуда вы взяли такую сумму? — перебила она его.
— Я ограбил своего дядю. Завтра, я уверен, всё откроется и меня отдадут под суд, но сегодня…
В этот момент банкир Делессер, всё время ревниво наблюдавший за Адель и заметивший, как Пажоль отозвал ее в сторону, как они переговаривались — их уединение само по себе было подозрительным, произнес, обращаясь к Патюрлю:
— Черт побери, она выиграла! Будь я проклят!
— Что вы хотите сказать?!
— Будь я проклят, он принес ей деньги! Мерзавка получила свое! Ах ты Боже мой!
Лицо Патюрля побагровело. Он насилу навел лорнет на Пажоля:
— Этот мальчишка? Вы шутите! И почему, собственно, я должен уступить этому…
Не дослушав его, Делессер ринулся вперед, громовым голосом, полным возмущения и ярости, оглашая зал:
— Черт побери! Что это такое? Почему никто не спросил меня?!
Зал умолк. Слышно было лишь то, как все разом поворачиваются в ту сторону, откуда слышался. шум. Адель, еще не вполне сообразившая, что сказал ей Пажоль о своем дяде, была несколько застигнута врасплох. Лицо у нее было бледное, когда она обернулась к Делессеру:
— Что вам угодно, господин банкир? Не понимаю вас.
— Отлично понимаете, маленькая плутовка! — проревел Делессер так громко, что услышали все. — Я даю сто тысяч, потому что я сошел с ума! Да! Я так хочу спать с вами, что перестал быть банкиром! И, черт побери, я настолько обезумел, что даже не стыжусь в этом признаться — я, известный человек, уважаемый гражданин, порядочный семьянин!
