— Бумажки, — пробормотал Делессер. — Всё это можно иметь за простые бумажки…
Адель порывисто обернулась к нему:
— Что вы сказали, господин банкир?
Не дожидаясь ответа, она обратилась уже ко всем:
— Пойдемте, господа, я исправлю свою ошибку. Я сделаю все, лишь бы вы повеселели. Как, господин Дюшатель, вы всё еще не предложили мне руку?… Идемте! Скоро полночь, а это, господа, мой час.
Она снова обернулась, жестом приглашая всех следовать за ней, и засияла улыбкой:
— Я буду танцевать как никогда в жизни!
Исполнить подобное обещание было трудно, ибо Адель всегда танцевала хорошо, а жизнь была ох как длинна, но всё же в чем-то мадемуазель Эрио сегодня превзошла себя.
Она любила испанские танцы — зажигательные, бешеные, пьянящие, как страсть, но сегодня танцевала без обычных для этих плясок туфель. Не стучали, как всегда, ее каблучки, лишь неистово носились черные юбки и мелькали из-под них стройные босые ноги, маленькие, как у ребенка, легкие, ловкие, невесомые, да и вся Адель — с ее задорной улыбкой, хриплыми возгласами, сиянием золотистых волос — была на удивление воздушна, почти эфемерна. Лишь возбуждающие токи, исходившие от нее, убеждали, что это не дух, а женщина из плоти и крови.
Полина Мюэль, проститутка в кроваво-красном платье, пробормотала, обращаясь к своей подруге Луизе:
— В этой девке сидит сам черт.
Луиза пожала плечами:
— Брось, мы были бы не хуже, будь у нас такие деньги, как у нее. Всё зависит от обстановки, милочка… Если я промышляю на улице, мне никто даст больше ста франков, а ей, будь она такая же, как я, только за то, что она ножку покажет, дадут тысячу. А все почему? Потому что у нее иное положение, дорогуша.
— Как бы там ни было, сделка, которую мы с ней заключили, выгодна. Все эти жеребцы, — Полина презрительно обвела взглядом зал, — к концу вечера сходят с ума. Если бы не только в четверг была такая работа!
С коротким страстным криком Адель закончила, запрокинув голову. Грудь ее бурно вздымалась. Как всегда, раздались аплодисменты. Мужчины, с трудом отрывая от нее взгляд, обменивались впечатлениями.
— Что вы ни говорите, а она всё-таки весьма аппетитна… Вы заметили, как она умеет себя подать? Именно подать!
— Да-да, свою грудь она подает словно на блюде, — с усмешкой заметил кто-то.
— Жиске по секрету сознался, что она невероятна в постели. Подумать только, она ведь совсем девчонка!
— Девчонка? Что за ребячество! Она развращена с шести лет.
— Жаль, что здесь нет ее матери, — с ухмылкой проговорил кто-то. — Такой бешеной парочки было бы еще поискать!
— Жиске счастливец… Кто-кто, а он может спать с ней бесплатно.
— Эта девка — авантюристка. Жиске она использует. В чем-то она даже отвратительна — своей жадностью, в частности…
Адель соскочила на пол, десятки рук поддержали ее. Заметив среди гостей знакомого журналиста, она вскричала:
— А, господин Сю! Вы снова собираетесь подшучивать надо мной в своей газете? Будьте же, ради Бога, справедливы, и напишите хотя бы о том, что я красива…
— Это ее единственное достоинство, — зло заметил чей-то голос.
Адель, случалось, слышала все эти язвительные замечания, но они не заслоняли для нее полную картину, не скрывали того, что она нравится, что она опьяняет. Что значили эти мелкие уколы, если делались они лишь из бессилия?
— Моя милейшая Адель, — сладким голосом произнес Жак Патюрль, толстяк лет пятидесяти, богатый фабрикант, на свадьбе дочери которого мадемуазель Эрио присутствовала. — Сердце мое, что это вы такое придумали?
Адель обернулась, удивленно глядя на его жирную физиономию:
— О чем это вы?
— Я имею в виду сто тысяч… ведь это слухи, не так ли? — Желваки заходили под щеками Патюрля. — Такая сумма… Я даже не поверил. — В его голосе было что-то заискивающее — от Патюрля было даже трудно ожидать такого тона, но, поскольку Адель молчала, фабрикант заговорил уже почти растеряно: — Пожалуй, десять тысяч, даже двадцать — помилуйте, я готов… Но сто…
Адель мягко улыбнулась:
— Это не шутки, господин Патюрль. Так оно и есть.
— И что же… за меньшее вы не согласны?
— Не согласна.
Патюрль покраснел, и в голосе у него уже послышалась злость:
