Минуту спустя он уже был рад, что оказался возле Уазы. Здесь, у реки, как он полагал, сама природа должна была действовать против Адель, звать к наслаждению, опьянять, ломать сопротивление. Казалось, Адель действительно поддавалась обаянию летнего вечера: она стояла очень прямо, обхватив локти руками, ноздри ее чуть раздувались, будто от волнения, глаза были устремлены вдаль, туда, где зеленое, цвета яшмы небо было подернуто бледно-розовыми облаками и на его фоне проступала далекая линия холмов.
— Адель, — шепотом произнес он ее имя.
Она не ответила. В высокой траве перекликались кузнечики, а чуть дальше, в приречном тростнике, хором квакали лягушки. Солнце пряталось за горизонт, небо постепенно меняло свой цвет из зеленого на сизовато-серый. Помедлив немного, Филипп ступил шаг вперед, и его рука не слишком смело, но очень нежно обвила талию Адель.
Она не сопротивлялась, лишь искоса взглянула на него, чуть повернув голову, в зеленом взгляде мелькнуло лукавство. Не в силах остановиться, чувствуя своей рукой, какая она гибкая и податливая, и надеясь, что его не остановят, Филипп принялся целовать тонкую изящную шею, чуть отогнув муслиновые оборки. Его затуманенный взгляд проникал ниже, угадывая очертания упругих полукружий грудей. Адель, ни вздохом, ни словом не поощряя его, но и не останавливая, запрокинула голову. От горячих губ Филиппа по телу плыли теплые волны. Его язык проник в ухо, стал ласкать так нежно и жарко, что сладкое томление разлилось под ложечкой, и на какой-то миг она ощутила себя как в тумане.
Одна рука Филиппа отводила в сторону тяжелую волну ее волос, вторая медленно, словно завороженная, ползла с талии вверх и, наконец, забравшись за корсаж, сжала левую грудь, мягко нажала на сосок — следовало признать, что этот молодой человек терпелив, чуток и весьма страстен.
Впервые за все объятие Адель повернула голову, оказалась к принцу в профиль. Филипп, уже долго ждавший этого движения и тосковавший по ее рту, обнял ее сильнее, почти прижал к себе. Их лица были сейчас совсем близко, их дыхания почти сливались, они балансировали на очень тонкой грани, всего миг оставался до горячего поцелуя, которого хотели оба, но Адель словно дразнила его, словно ни на что не решалась, тогда, решив проявить твердость, Филипп сам подался вперед, чтобы завладеть этими розовыми соблазнительными губами, чувственный изгиб которых сводил его с ума. В самый последний миг Адель отшатнулась, не позволив ему этого.
— Почему? — прошептал он, изо всех сил стараясь быть терпеливым.
Она разомкнула кольцо его рук, неспешно поправила платье.
— Потому, что мне так хочется, Филипп… Мне.
— Но почему?
— О, мой дорогой принц, как бы нам обоим ни хотелось, мы не должны скверно относиться к вашему брату.
Филипп так и не понял, шутит ли она, издевается или говорит серьезно. Она исчезла, скрылась среди деревьев, так ничего и не объяснив.
Герцог Немурский в бешенстве ударил ногой по пню, торчавшему из земли. Что это за женщина? Чего она хочет? Почему отказывает ему в том, что, по слухам, позволяет многим? Или, может быть, не отказывает, а просто смеется? В любом случае, желание владеть ею вошло в его кровь и плоть. Филипп поклялся, что не оставит дела, пока не добьется своего. Он давно понял, что она чувственна, а кто может удовлетворить ее чувственность здесь, в Компьене, если с Фердинандом она разошлась, а князь стар и болен? Надо сыграть на этом. Надо, черт возьми, не то она станет его проклятием… фантомом, который вечно будет посещать его по ночам.
Любви Филиппа добивались многие женщины: отчасти потому, что он был сын короля, но и потому, что он имел известность как хороший любовник. Ему было странно поведение Адель. Не приезжая к ней в течение месяца, он думал, честно говоря, слегка потомить ее, подразнить, заставить дожидаться приезда — что ж, поначалу ему показалось, что расчеты оправдались. Но она вела себя как-то странно. Он много отдал бы за то, чтобы понять, что у нее в голове, и узнать, способна ли она любить кого-либо — в частности, его самого. Ему почему-то этого хотелось.
