Он слушал очень внимательно, хотя и был сбит с толку темой, которую она выбрала. Пока она говорила, он не сводил глаз с губ Адель, и ей даже казалось, что он смотрит на ее грудь, едва прикрытую легким муслином. И вдруг, словно не выдержав, герцог Немурский взял ее руку:
— Адель, разве вы не видите, что я люблю вас?
Ничуть не удивленная, она освободила пальцы и очень легко ответила:
— Меня нельзя не любить. Оттого меня все и любят.
Она все словно шутила. Он возразил:
— Все — не я, Адель. Я действительно готов привязаться к вам.
Она улыбнулась чуть насмешливо:
— Правда?
— Честное слово…
— Мне остается только пожалеть вас.
— Почему?
— Потому, что вы, мой дорогой мальчик, до сих пор не разучились выдавать желание за любовь. Надобно различать эти чувства. Мне не нравится, когда мне говорят о любви, а хотят всего лишь спать со мной.
— Это не совсем так, — пробормотал он.
— Что, вы не хотите этого?
— Хочу. Но это не все. Я по-настоящему увлечен, Адель. Иначе я не говорил бы о любви.
Она внимательно посмотрела на него. В темных глазах Филиппа ей почудилась не только заинтересованность и похоть, но и какое-то более теплое чувство.
И внезапно, едва она осознала это, едва поняла, что он испытывает к ней что-то похожее на то, что она чувствует к Эдуарду, в ней проснулось жестокое желание дразнить его, играть с ним, сделать больно. Сейчас, в данную минуту, ей и самой хотелось ласк юноши, но тем сильнее она предвкушала миг, когда он ей надоест. Она еще не знала за собой таких дурных качеств.
Выражение глаз Адель насторожило Филиппа.
— Что же вы скажете? — спросил он.
— Если вы влюблены в меня, тем хуже для вас.
— Почему?
Засмеявшись, она встала, прошлась по дорожке, скрывая от него недобрый странный блеск в глазах. Впервые ей попался человек по-настоящему уязвимый. Он даже сам открылся ей, показал свою незащищенность. Какое-то мгновение она еще колебалась, потом дурные чувства перевесили.
— Потому что я капризна, непостоянна, никому не верна, К тому же, я дорогая женщина, и то, что вы влюблены в меня, ничего не меняет. Что вы можете мне предложить?
Он, в бешенстве, поднялся:
— Черт возьми, вы нарочно хотите казаться хуже! Я же знаю…
Он намекал на то, что с Фердинандом дело обстояло иначе — от него она ничего не требовала. Адель сказала:
— Ну, хорошо, положим, денег мне ваших не нужно. Но…
— Ничего больше не хочу слышать! Нет ничего такого, что остановило бы меня!
— Даже ваш брат? О, монсеньор, не кажется ли вам, что с моей стороны было бы некрасиво, уступи я вашим домогательствам?
— Моим домогательствам? Господи Боже! Адель, вы не можете так говорить. Мои ухаживания — это больше и лучше, чем просто какие-то домогательства. Ради вас я распрощаюсь с графиней де Легон навсегда и не испытаю ни малейшего сожаления.
— Вы уверены?
— Больше, чем уверен. Ну, а вы сами, Адель? Помните бал в Опере? Я не слепец, я понял, чего вам не хватает. Вы ждали меня! Вы были рады, увидев меня сегодня! Разве не так?
— Нет, совсем не так. — Глаза ее смеялись. — С чего вы взяли? Какая самонадеянность! И какое пренебрежение к брату!
— У вас с Фердинандом все кончено, черт побери, я это знаю!
Он в бешенстве обломал ближайшую ветку. Адель, так и не давая герцогу Немурскому понять, серьезно ли ее сопротивление — было ведь так забавно держать его в неведении, произнесла:
— Все равно, это будет некрасиво…
Станут говорить, будто я поклялась заполучить всех братьев Орлеанов до единого, включая даже герцога Монпансье[1], которому всего десять. К чему мне такая слава?
Ее загадочная, исчезающая улыбка, изящно наклоненная голова, длинная, словно выточенная шея с завитками локонов, каждое движение, каждый взгляд — все было продумано и рассчитано на того, чтобы очаровать собеседника. Был август. Адель в белом легком платье, с ее золотистой кожей и сочными алыми губами, была словно создана для фона, на котором кокетничала, — для этого парка, цветущих кустов амаранта, синего летнего неба. Скользнув еще раз по Филиппу чуть насмешливым взглядом, она, не приглашая его следовать за собой, молча пошла по тропинке, ведущей к берегу Уазы, — там, внизу, все дышало речной влагой. Филипп, хотя и пребывал в крайне неясном положении, не мог оторвать глаз от того, как она шла, как струились прозрачные пышные юбки вокруг ее длинных ног, как покачивался стан; и он пошел следом за ней, ослепленный, одурманенный, так, как олени идут за важенкой.
