Заалевшись, как маков цвет, и с улыбкой, от которой растаяли бы льды Гренландии, она чуть ли не бегом направилась к выходу.
Бранли откинулся в кресле, долго и тупо смотрел на закрывшуюся дверь и наконец произнес, обращаясь к компьютеру:
— Не принимать от нее никаких звонков, но соблюдая вежливость. Можно придумать какой-нибудь предлог. Ни в коем случае не соединять меня с ней, сколько бы она об этом ни просила.
И впервые с тех пор, как компьютер вошел в его жизнь, ответ последовал не сразу. И только когда Бранли выпрямился в кресле и бросил на него строгий взгляд, серый ящичек заговорил:
— Вы уверены, что хотите именно этого?
— Еще бы не уверен! — рявкнул Бранли, поражаясь наглости машины. — Я не желаю, чтобы она тут хныкала и ныла. Я ее не люблю и не хочу оказаться в ложном положении, когда мои поступки по отношению к ней могли бы быть продиктованы жалостью.
— Да, конечно, — отвечал компьютер.
Бранли кивнул, довольный собственными аргументами.
— И раз уж зашла речь о телефоне, неплохо бы заказать разговор с Нитой Саломей. Завтра вечером в Королевском театре начинаются ее гастроли. Я хотел бы с ней пообедать. Надо договориться о дате.
— Будет сделано.
Бранли направился в гостиную и включил видеомагнитофон. Утонув в глубоком кресле, он погрузился в созерцание на телевизионном экране шириной во всю стену сложных эротических сцен — нового фильма о Ните Саломей.
Каждое утро на протяжении нескольких последующих недель компьютер исправно сообщал Бранли, что Элизабет Джеймс накануне звонила, и часто по несколько раз в день. Последний раз в ее голосе слышалось раздражение и чувство неясной вины.
Бранли дал компьютеру указание не упоминать больше ее имени ни под каким предлогом.
— Просто исключайте ее звонки из утренней сводки, — сказал он.
Компьютер, разумеется, повиновался. Однако лента, на которой записывалась вся входящая информация, сохранялась, и вот однажды поздним зимним вечером, не зная, чем заняться, устав смотреть телевизор и уже не в силах разговаривать с кем-либо по телефону, Бранли попросил компьютер прогнать скопившиеся записи ее звонков. «У меня поднимается настроение, когда я слышу, как люди меня о чем-либо просят», — сказал он себе с самодовольной улыбкой.
Плеснув в бокал арманьяка и откинувшись на спинку кресла, он велел начинать.
В первых ее звонках слышалась нерешительность, какая-то натянутость. «Вы сказали, что я могу позвонить, мистер Хопкинс. Я ведь просто хотела бы как-то поддерживать наши отношения, Позвоните мне, пожалуйста, когда вам будет удобно».
Бранли вслушивался в интонации ее голоса. Она волновалась, ожидая отказа. Бедное дитя, подумал он, чувствуя себя словно антрополог, который исследует какое-нибудь племя дикарей, обитающих в джунглях.
Чем дальше, тем больше неистовства, даже отчаяния стало звучать в ее голосе. «Пожалуйста, не гоните меня из вашей жизни, мистер Хопкинс. Семь лет — немалый срок. Из жизни их так просто не вычеркнешь. Все, что мне нужно, это немного общения с вами. Я знаю, вам ведь одиноко. И мне одиноко. Почему бы нам не стать друзьями? Почему бы нам вместе не покончить с этим одиночеством?»
Одиночество? Эта мысль никогда не посещала Бранли. Один — да. Но это естественное состояние для всякого незаурядного человека. Только равные могут быть друзьями.
С чувством садистского удовлетворения слушал он, как голос Элизабет становится все более жалобным. К ее чести, она никогда не ныла. Никогда не клянчила. Она всегда старалась взывать к их обоюдному чувству, к обоюдному благу.
Бранли выпил еще глоток арманьяка, и им овладела приятная дремота, которой способствовала также заметная перемена в ее голосе. Его интонации стали вдруг теплыми и радостными, в нем слышался чуть ли не смех. И еще она обращалась к нему по имени!
— Ей-богу, Бранли, — щебетала она, — вам бы там очень понравилось. Мэр дважды стукнулся головой о дверную притолоку, и мы изо всех сил сдерживались, чтобы не рассмеяться и сохранить достоинство. Зато когда он ушел, все разразились хохотом.
Он нахмурился. Что это с ней?
Следующая запись озадачила его еще больше. «Бранли, — восхищалась Элизабет, — цветы прекрасны! Это было так неожиданно! Я вообще-то никогда не отмечаю свой день рождения, стараюсь не думать о нем. Но красные розы! На вас это так не похоже. И их так много! Я украсила ими всю квартиру. Зашли бы взглянули…»
