Моррис не пожелал принять участие в празднествах. Он был доволен тем, что перемирие подписано и союзники победили, но он не мог веселиться, когда Лала не было в живых. Такой ценой заплатил он, Моррис, за победу и мир. А Салли слишком глубоко и благоговейно радовалась наступлению мира, чтобы присоединиться к разнузданному веселью, кипевшему на улицах. Заходили друзья и соседи, рассказывали о том, что творится в городе, потешались над разными забавными случаями. Мари, Динни, Тому и Эйли — каждому было что рассказать о веселом безумстве, охватившем всех. Это был великий день для Калгурли и Боулдера.
Прошла неделя-другая, и как-то вечером Салли увидела рослого парня в форме десятого полка легкой кавалерии; солдат толкнул калитку сада и зашагал по дорожке к дому; от волнения у Салли потемнело в глазах.
В сумерках ей показалось на миг, что это Лал, и она, вся дрожа, ухватилась за перила. Но крепкой широкоплечей фигуре, которая приближалась к ней, не хватало небрежной, чуть вразвалку походки Лала… Когда солдат подошел совсем близко и Салли могла уже рассмотреть его худощавое, суровое, бронзовое от загара лицо, она узнала Перти Моллоя — его добрые карие глаза так напоминали глаза матери. Он был теперь сержант и награжден за отвагу. Об этом говорила узкая алая ленточка на его потрепанной форме. Но в ту минуту, когда глаза Перти встретились с глазами Салли, он думал только о том, что привело его сюда. Он думал о Лале — поняла она, когда он крепко сжал ее руку.
— Я был с Лалом, миссис Гауг, — сказал он. — Я подумал, может, вы захотите узнать, как это случилось.
Притащился Моррис, и в прохладе вечера, наполненной густым, пряным ароматом вьюнка, они втроем сидели на веранде, и Перти Моллой рассказывал.
— Мы с Лалом были на Галлиполи, пока на высоте Уокера нас не подкосило обоих, — сказал он. — Как только Лал вышел из госпиталя, его произвели в офицеры, и он чего только не делал, чтобы попасть обратно в полк, но нас прежде направили в лагерь для переформирования и подготовки. Немного погодя я тоже получил нашивки — думаю, потому, что Лал замолвил за меня доброе слово. Ей-богу, приятно было знать, что я буду служить под командой Лала: вместе оно куда легче.
Ребята были настроены бодро, радовались, что могут снова сесть на коней и дышать полной грудью, хотя и нелегко было продвигаться в такую жару по песку. И все же Палестина — хорошая страна: то видишь старого араба, плетущегося за деревянным плугом, то едешь полями ячменя или оливковыми рощами, иногда проезжаешь деревню бедуинов или пересекаешь вади — это вроде высохшего русла ручья.
Нам казалось, что мы расквитались за Галлиполи в сражениях под Бир-Гамисах, Эль-Ариш и Рафой, но бои под Газой оказались делом потруднее. Газа — старый город у подножия высокого холма. Холм называется Али-Мунтар; все склоны его были покрыты кактусовыми изгородями и перерыты траншеями, и, по словам наших разведчиков, укреплен он был не хуже Гибралтара.
Ночью перед нашим выступлением из Джеммы — это было накануне второго сражения под Газой — мы славно потолковали с Лалом. На рассвете артиллерия должна была в течение часа обстреливать Али-Мунтар и оборонительные укрепления Газы, а потом три пехотные дивизии Восточной группы — пятьдесят вторая, пятьдесят третья и пятьдесят четвертая — должны были идти в наступление и занять позиции противника. Имперской конной дивизии и третьей бригаде легкой кавалерии, в том числе и нашему полку, было поручено атаковать южные редуты противника, занять их и держаться, чтобы не пропустить к туркам подкреплений.
Мы подъехали к вади и спешились; лошадей оставили в вади, а сами в ожидании рассвета забрались в ячмень. Ячмень был не выше фута и не мог служить хорошим укрытием, а турецкие снайперы открыли огонь. Потом по ту сторону Газы загрохотали орудия — этот час показался мне целой вечностью, миссис Гауг. Мы попали под хороший пулеметный душ, и нам ничего не оставалось, как лежать не шевелясь, пока не пришел приказ о наступлении. Бог ты мой, видели бы вы, как вскочили ребята, когда был дан сигнал! Первый аванпост мы взяли еще среди бела дня и двинулись дальше; захватили высоту, и тут турки стали палить по нас из чего попало — прямо засыпали снарядами, шрапнелью, бомбами. Я увидел Лала в самой гуще. Людей так и косило вокруг него.
