Подходит ближе старик и вот протягивает дочери руку. Анна отпускает его, — протягивает тогда обе руки навстречу потерянной девочке, той, в чьих линиях сквозят ему давние детские, еще по-ребячески пухлые, дорогие ему, бесценные, бессмертные, родные черты.
— Дочка моя, Наташа…
Больше сказать ничего он не может. Благодатный внутренний дождь омывает его существо. Он не тоскующий, ищущий в муке отец и не дитя, каким был так недавно, сбросив старость свою, как шелуху плода, под которым острится новой младенческой жизнью юный росток, — нет, теперь он ей друг, родной и близкий по духу: светлая мудрость пробудившейся юности — родная сестра его просветленной старческой ясности, ибо просветленность вечно юна, хотя бы плескалась в земной стареющей чаше.
Два бокала с чистым напитком древних богов стукнутся звонким, хрустальным стеклом, и тот звук прозвучит во вселенной, поднимется к куполу неба и обоймет его лаской свободной, без принуждения, с пафосом чистым и легким.
Но вот протянула девушка руку вперед, жестом твердым остановила отца. Отошла к стороне Анна, оставила их вдвоем друг перед другом.
— Отец, я уже узнала, что ты в городе, но я не пошла за тобой, когда ты приехал, потому что знала… потому что я думала, что ты едешь искать меня как преступницу, что ты веришь во все, что обо мне говорят. Скажи мне, ты верил?
— Нет. Я не верил, я мучился.
— Ты сомневался?
— Я пришел к тебе теперь без сомнений. — Ты пришел ко мне, чтобы простить?
— Нет, девочка, дочка моя, я пришел, обнять тебя, я хотел тебя отыскать, чтобы умереть мне спокойно. Подойди ко мне. Я тебя ждал так давно.
— И тебя жду всю мою жизнь, с тех самых пор, как я потеряла тебя. Но, отец… — Подняла Наташа голову выше, будто готовясь встретить удар. — Но я не одна, отец. Вот мой жених, мой муж. Я сегодня избрала его.
Жених и муж этой девочки! Вечный идет круговорот любви и рождений новых слабых существ. В браке земном родятся истинно дети земли. И снова уходят в лоно праматери, брызнув новою, краткою жизнью…
Старик тихо спросил:
— Кто он и где он?
— Вот мой жених и мой муж. Это он. Сегодня мы обручились на новую жизнь. Принимаешь ля нас?
Было утро волшебное, — все было просто и ясно в золотящихся, редких, осенних лучах. Сказал отец:
— Принимаю.
Тогда Наташа вдруг вся зарделась и вспыхнула, и бросилась по-детски к отцу. Она целовала его и терлась головкой о жестковатые щеки; как цветки, катились радостные, светлые слезинки.
— Ну, вот… Ну, вот… — лепетала она, — И ты не умрешь, ты будешь с нами жить, мы всегда будем жить, не умрем… И ты с нами поедешь на остров. Мы ведь будем там. И вы, и вы с нами!
Она бросилась к Анне, схватила ее за руки и покрыла их поцелуями, такими же частыми и светлыми, как и слезы.
Анна взяла ее голову и прижала к груди. Наташа невелика была ростом и слышала ясно, как бьется Аннино сердце. Она замерла на мгновение и прошептала:
— Откуда вы взялись такая? Вы ангел? Вы с неба? Молчала, прижимая к себе, вся белая, стройная Анна. И безмолвно лилась ее речь от всего существа, — не постижимая ни уму, ни душе, но ясная где-то за ними. Анна молчала:
— Я отхожу, я отлетаю от жизни, хотя девушка Анна еще не знает того. На землю я уже не сойду, на земле расцветает новая молодость, что пройдет мимо меня, но когда она возмужает, когда создаст свою жизнь, завершив свой круг, как его завершила я, мы встретимся снова, но не на новой земле, не на второй грядущей земле, а в третьем царстве завершивших свой круг. Но об этом больше ни звука молчания, даже молчания, ибо эту тайну не надо вскрывать. В день Рождества Богородицы прими, Юная, мой поцелуй.
Склонясь, Анна целует Невесту. И та отдает ей ответный, робкий и восхищенный, но как равная равной, свой поцелуй.
Потом обе, затихнув, смотрят на тех: на отца и Кривцова.
Они жмут оба руки крепко и осиянно.
Замкнут безмолвный, торжественный круг. Теперь пусть приходит судьба. То, над чем не властна уже эта всевластная, сделано: круг заключен, замкнута цепь.
И судьба ждать не дает. Слышится шум. Кто-то бежит по лестнице, но еще прежде, чем он добежал, дверь отворяется настежь.
