И вот опустила Наташа глаза свои, и взор упал на их вместе сжатые руки; легкие тучки золотистых пылинок толпились вокруг этих рук. В тихом светящем луге прозрачен и легок был танец пылинок. И вдруг между них капнули две-три слезы — два-три прозрачно божественных мира родились из пересохшего водоема души, вновь оживили его, упали на бледные руки и скользили по тонким, крепко сжатым — на жизнь и на смерть — по девичьим пальчикам. Луч засиял в них приветною музыкой солнечных брызг.
— Наташа, ты любишь его? Вопрос прозвучал едва слышно. Наташа молчала и плакала.
— Скажи мне. Правду скажи мне в сегодняшний день. — Девушка покачала в ответ головой. — Ты ненавидишь его?
Тоже нет, — тоже качнула желтеющей, цвета душистого меда головкой своей.
— Но ты… ты пойдешь за ним, если придет?
— Наташа, к вам гость.
Хозяйка просунула голову в дверь. Она улыбалась и даже чуть подмигнула: целый месяц живет, не ходил ни один. Но на свете нет исключений.
— Я ухожу.
— Глаша, побудь, побудь со мной.
— Я скоро приду.
— Ты не придешь!
— Я наверное и скоро приду.
— Побудь хоть немного со мной. Глаша!
Быстро схватила она и поцеловала Глашину руку. Вскочила, вспыхнув, зардевшись, смущенная девушка.
— Так я скажу, что ты дома.
Никто ничего не ответил хозяйке, и она скрылась за дверью.
— Ты останешься?
— Останусь. Но я скоро уйду.
— И не придешь?
— О, нет, возвращусь, и наверное. — Снова взгляд ее стал холодным и острым.
В дверь постучали.
— Войдите, — слабо сказала Наташа.
— Вы на меня не рассердитесь, что я так к вам зашел?
— Как так? — спросила Наташа.
— Так, не спросясь. Вы не звали меня.
— Нет, ничего, — сказала она.
Поздоровавшись, Кривцов опустился на стул. Лицо его было бледно, но казалось спокойным. По дороге оправил костюм, причесался.
— Сегодня необычайный день. Кажется, что природа готовит какое-то светлое празднество.
Обе девушки промолчали.
— Я уверен, что сегодня праздник какого-нибудь святого, неизвестного нам.
— Разве не знаете вы, что за праздник сегодня?
— Знаю. Но все же мне кажется, что сегодня какой-то еще особенный праздник. Раньше не чувствовал так. Ночевал я не дома и вчера провел ужасную ночь, утро было больное, а вышел на улицу, такое сияние охватило мне душу, как перед смертью.
— Не вы ли святой? — резко спросила вдруг Глаша.
— Я еще жив, Глафира Филипповна, — грустно ответил Кривцов. И, помолчав, добавил чуть слышно:
— Но осеннее солнце звало меня. Оно смирило мне душу, не знаю, надолго ли. Но с таким примирением хорошо умереть.
— Не говорите сегодня о смерти, — попросила Наташа. — Просто сегодня день моего рождения. Оттого и праздник в природе.
Она улыбнулась.
— В самом деле?
Кривцов приподнялся и тотчас же сел и потер свои руки. Слабая краска проступила на бледном лице.
— Да. Вы не знаете, кажется, Лизы? Это подруга моя, Лиза Палицына…
— Дочь Николая Платоновича?
— Да — девочка с моря, как она себя называет, а я называю ее: девочка с неба, мне кажется, это верней… Так Лиза мне говорила, что там, около моря, еще в сентябре, во второй или в третий раз зацветают акации. Я вдруг это вспомнила, представилось, если бы там быть сегодня…
Наташа заговорила доверчиво, мягко.
Что, в сущности, плохо? Разве нельзя уже жить? Милая Глаша была еще здесь. Кривцов сидел тоже простой, легкость осенняя легла на его измученный лоб. Ах, все-таки праздник сегодня, все-таки, радостный день!
Наташа мечтала:
— И вот Лиза, и Глаша, и я, и… все другие, кто хочет, мы бы сидели у моря, а над нами акация — мой любимый цветок. И вот мы сидим и смотрим на море, а над нами плывут облака… Плывут… и, знаете, так…
Наташа качнулась сама. Чуть-чуть закрыла глаза. Вся будто летящая.
— Так незаметно, совсем потихонечку и не страшно ничуть, а только сладко, только сердце замрет… — земля отделяется, будто плывет. Это плывут облака, мы за ними… Это воздушные лебеди остров наш в море везут. Белый наш остров, и мы под акацией. Глаша, поди ко мне! — Глаша к ней подошла. — Глаша, Глаша, так хорошо? — Взяла ее за руки, усадила возле себя.
Глаша молчала.
— И вот мы живем все вместе на острове. И нам так светло жить на нем. Новая жизнь, где ничего такого не будет…
