И все же, выгодны ли мне все эти перемены? Это правда, что теперь я стану вожаком, старшим, но еще мне придется стать и буфером между Олимпийцами и своей маленькой шайкой. Эдварду это было совсем не трудно: не дрогнув, он, подобно недвижимому атланту, противостоял всем нападкам Олимпийцев. Смогу ли я быть таким же? Нет ли опасности, что ради мира и спокойствия я поддамся искушению и пойду на компромисс, начну играть по их правилам и, провалив задание, превращусь в скучного педанта. Конечно, я не думал обо всем этом именно в таких выражениях. В те счастливые дни передо мной не стояло тяжелой необходимости облекать неясные чувства в механистически несовершенные слова. Но ощущал я именно это: мой характер мог оказаться неподходящим для исполнения подобной роли.
Ореол таинственности еще больше сгустился над Эдвардом, да и сам он немного зазнался, как только из города прибыли коробки с его новой одеждой. Это усилило отчуждение, возникшее между старшим братом, который теперь принадлежал будущему, и нами, остававшимися в прошлом. Его имя было выведено на каждой коробке большими буквами, а их обладатель неожиданно исчез, и был обнаружен, в конце концов, возле своего багажа. Он ходил кругами и восторженно бормотал себе под нос: «Эдвард такой-то!» Конечно, это была слабость, но те, кто помнят, какое чувство охватывает человека, когда он в первый раз видит свое имя, написанное большими буквами, не осудят его.
Дни проносились один за другим, и чем ближе подбиралась тень неумолимого грядущего к нашему порогу, тем все более учтивыми, неестественно учтивыми, мы становились. Даже сам Эдвард в те дни несколько раз сказал «спасибо», а однажды произнес: «Не мог бы ты принести мне мяч, если не трудно». Мы с Гарольдом периодически пытались предугадать желания старшего брата, а девчонки, те просто пресмыкались перед ним. Олимпийцы не отставали от нас. В своем грубоватом стиле они стремились показать, что весьма ценят Эдварда и баловали его лакомствами и другими поблажками в том же духе. Ситуация становилась все более напряженной и, думаю, все испытали большое облегчение, когда настал, наконец, час разлуки.
Всей гурьбой мы отправились на станцию, в те дни еще было принято устраивать из отъезда родственников целое представление. Эдвард был душой всего происходящего, и хотя его веселость казалась несколько преувеличенной, никто не осуждал его за это. По дороге к станции я пообещал брату, что попрошу фермера Ларкина не убивать ни одной свиньи, пока он не приедет на каникулы, а он сказал, что пришлет мне рогатку – настоящую смертоносную штуковину, а не какую-нибудь детскую игрушку. И вдруг, когда мы прошли уже половину пути, одна из девочек всхлипнула.
Счастливчики, те, которые осмеливаются подшучивать над страданиями от морской болезни, знают, что внезапный приступ соседа-путешественника может иногда свести на нет уверенность в собственной неуязвимости, и заставит быть в будущем менее самонадеянными. То же произошло и с Эдвардом, когда всхлипнула одна из сестер. Он отвернулся, внезапно заинтересовавшись пейзажем. Но длилось это лишь мгновенье. Потом он вспомнил, какая шляпа у него на голове – настоящий котелок, его первый котелок. Брат снял свой головной убор, пристально изучил его и надел снова. Это, видимо, придало ему сил, и он взял себя в руки.
На станции Эдвард в первую очередь позаботился так расставить чемоданы на платформе, чтобы всем было видно его имя, написанное на них. Не каждый день отправляешься в школу в первый раз! Потом он внимательно изучил свой билет и положил его сначала в один карман, потом в другой. Наконец, чтобы побороть страх, он начал звенеть мелочью в карманах. Разговор не клеился, мы просто стояли и, молча, глазели на жертву, возлагаемую на алтарь. Я разглядывал Эдварда в новой взрослой одежде, с котелком на голове, железнодорожным билетом в одном кармане и деньгами в другом (его деньгами, которые он мог потратить, как ему заблагорассудится) и смутно чувствовал, что бездонная пропасть уже разверзлась между нами. К счастью, я был еще слишком юн, чтобы ясно осознать, что в эту минуту, на этой маленькой платформе заканчивается целый период нашей жизни. Эдвард, возможно, еще вернется, но он больше не будет прежним, так же как не будет прежней наша жизнь.
