Немного погодя Курце стал притормаживать, а у поворота почти совсем остановился.
— Здесь мы обстреляли грузовики, — сказал он.
Миновав поворот, мы выехали на прямую пустынную дорогу. Курце остановил машину, и Уокер вышел. Через пятнадцать лет он вернулся сюда. Он дошел до большого камня справа от дороги, обернулся и посмотрел вниз. Я догадался, что это тот самый камень, за которым он когда-то стоял, посылая пулю за пулей в водителя штабной машины.
Я подумал о страшной кровавой драме, разыгравшейся на этом месте, и, окинув взглядом заросшие склоны гор, представил себе бегущих пленников, спасающихся от преследователей, которые расстреливали их в упор, и резко скомандовал:
— Нечего здесь делать, поехали.
Курце завел машину и поехал медленно, пока не сел Уокер, затем набрал скорость, и мы снова устремились вперед.
— Теперь недалеко, — сказал Уокер. Голос его от волнения стал хриплым.
Не прошло и пятнадцати минут, как Курце опять стал тормозить — отсюда шла еще одна дорога, настолько неезженная, что ее и разглядеть было трудно.
— Старая шахта там, наверху, милях в полутора отсюда, — сказал он. — Что теперь?
Франческа и я вышли из машины и с удовольствием размяли затекшие ноги. Я огляделся: на расстоянии ста ярдов протекал ручей.
— Подходящее место для лагеря. Сразу предупреждаю — никто из нас даже краем глаза не должен смотреть в ту сторону при свете дня.
Мы откатили прицеп с дороги, поставили на опоры и разбили палатку. Франческа залезла внутрь дома и разговаривала с Морезе. Я попросил:
— С этого момента, ради Бога, ведите себя как обычные туристы. Помните, мы — чокнутые англичане, предпочитающие жизнь без удобств комфортабельному безделью в гостинице.
* * *
День тянулся бесконечно. После обеда, приготовленного Франческой в маленькой кухоньке прицепного дома, мы лениво переговаривались в ожидании захода солнца. Франческа почти все время торчала в доме с Морезе, чтобы тот не скучал. Уокер то и дело вскакивал, ему не сиделось на месте. Курце глубокомысленно созерцал собственный пуп. Я попытался заснуть, но не смог.
Единственным событием дня стала фермерская повозка, медленно проехавшая по дороге. Она появилась в виде облака пыли, передвигаясь степенно со скоростью улитки, и наконец приблизилась настолько, что ее можно было разглядеть. Курце вышел из оцепенения и сам с собой заключил пари на время, которое понадобится повозке, чтобы поравняться с нашим лагерем. Повозка проскрипела мимо нас. Запряженная двумя волами, она как будто сошла с картины Брейгеля. Утрируя свое плохое знание итальянского языка, я поприветствовал крестьянина, шагавшего рядом с волами.
Он глянул искоса, что-то пробурчал, я не разобрал что, и продолжил свой путь. Другого движения на дороге за все время нашего пребывания там не было.
В половине пятого я поднялся и направился в дом, чтобы повидать Франческу.
— Нам надо поужинать как можно раньше, — сказал я. — Когда стемнеет, отправимся к шахте.
— На ужин будут консервы, — ответила она, — их недолго разогреть. Ночью, может быть, захочется есть, и я перед отъездом приготовила два больших термоса с едой. И еще термосы с кофе.
— Вы хорошо распорядились моими деньгами, — сказал я.
Она проигнорировала эти слова.
— Мне понадобится вода. Вам не трудно сходить к ручью?
— Если вы пойдете со мной, — сказал я. — Не мешает немного прогуляться.
Неожиданно у меня появилась потребность поговорить с ней.
— Хорошо, — согласилась она и, открыв буфет, достала оттуда три брезентовых ведра.
По дороге я завел разговор:
— Во время войны вы ведь были совсем крошкой?
— Да, мне было всего десять лет, когда мы с отцом ушли в горы. — Она обвела рукой окрестные скалы. — В эти горы.
— Такая жизнь мало подходит для девочки.
Она подумала над моими словами.
— Вначале было весело. Каждый ребенок любит проводить школьные каникулы за городом в палатках, и для меня такая жизнь была сплошными каникулами. Да, было весело…
— Когда же кончилось веселье?
На ее лице появилось выражение глубокой печали.
— Когда люди стали умирать. Когда начались бои, уже было не до веселья…
— И вы работали в лазарете?
