— Толя, с кем ты там разговариваешь? — донесся из кухни голос жены, и Анатолий испугался: значит, он уже высказывает свои «за» и «против» вслух!
— Ни с кем! — Против воли его голос прозвучал раздраженно. — Так, напеваю себе под нос… А что, нельзя, да?
— Господи, Толя, конечно можно. Но зачем кричать? Ты в последнее время стал какой-то странный. Какой-то раздражительный…
«У меня просто трудный период, — доказывал он себе, загоняя страдание внутрь. — Надо потерпеть, скоро все забудется».
Жена вышла из кухонной двери, вытирая руки о передник, на котором изображена мультяшная желтая корова с куском сыра в передних копытах. У Наташи огромные и влажные коровьи глаза, походка тоже коровья, медлительная — вследствие болей в мышцах, из-за которых она еле держится на ногах.
Скоро еще располнеет, чего доброго, от гормональных препаратов — и сходство станет стопроцентным.
Наташа подошла к мужу, сидящему за письменным столом при свете уютной зеленоватой лампы, обняла его за плечи, прижала его голову к переднику.
— Миленький, Толенька… Я понимаю, это все из-за моей болезни… Не волнуйся, обострение скоро кончится. Но ты так замечательно мне помогаешь, такой чуткий, заботливый, лучше меня следишь за тем, чтобы я вовремя принимала лекарства… Какое все-таки счастье быть замужем за врачом!
От передника пахло нелюбимой едой — картофельными биточками: что поделать, если овощи дешевле всего, следовательно, Наташа чаще всего готовит именно овощи в разных видах! И хотя теперь у них есть деньги и на лекарства, и на еду, Наташа по привычке вместо мясных биточков делала картофельные. Привычка к нищенству въедается в гены… Анатолий содрогнулся от приступа внезапного отвращения, но, пересиливая себя, втиснул лицо в мягкую плоть жены, не смея размышлять на тему: когда Наташа ему телесно опротивела? После убийства, которое он совершил фактически (теперь он в этом уверен) ради нее? Или когда в их дом залетела и зловеще простерла красные мясистые крылья «фигура бабочки» — знак беды?
Существует такое понятие: полоса неудач. Жизнь, она вроде зебры, полосатая: светлая полоса — черная, то везет, то не везет. Но Анатолий Любченко отнюдь не думал, что для него наступает черная полоса, когда после блестящего окончания Военно-медицинской академии его приняли ассистентом во всемирно известный Институт нейрохирургии имени Бурденко. Любимая работа, научная деятельность — разве не об этом он мечтал? Он охотно принял и то, что доходы поначалу будут невелики и что придется сменить родной, привычный, обжитой Питер на неизвестную, надменную Москву. «В конце концов, — подумал Анатолий, — мне легче, чем Ломоносову, который пришел в Москву великовозрастный и безграмотный, вслед за рыбным обозом». В этом мнении его поддерживала молодая жена Наташа.
Зато потом пришлось трудно. Очень трудно. Много работы и очень мало денег. Тяжелые больные и требовательность профессоров. Необходимость снимать крошечную квартиру у черта на куличках. И все-таки, вопреки трудностям, жить было весело. В искристых карих Наташиных глазах, которые тогда еще не напоминали глаза печальной коровы, все преображалось волшебным образом, и Анатолий начинал твердо верить в свою удачу.
Он выдержал бы все. Обязательно выдержал бы. Трудностей было достаточно для того, чтобы тащить их на своей спине, сгибаясь, но не падая. Однако буквально через полгода после переезда произошло событие, которое показало, что судьба решила Анатолия окончательно добить. Тем жарким летом Наташа, взяв две недели за свой счет на работе, куда успела уже устроиться, махнула к родственникам на взморье. Вернулась не отдохнувшая, а, наоборот, словно бы усталая, жаловалась на лихорадку. Ночами, прикасаясь, Анатолий чувствовал исходящий от ее потного тела жарок, но не придавал значения: все его больные были на работе. А Наташа… простудилась, скорее всего. Переохладиться на пляже после купания легче легкого. Потом появились боли в мышцах и суставах, сопровождавшиеся вскрикиваниями, но сразу же и смехом, — Наташа не была медиком, она не привыкла болеть и не видела в этом симптоме ничего угрожающего. Ни в коем случае она не хотела бы отягощать жизнь мужу, который и без того упорно выкладывался у себя в клинике. А он ничего не замечал. Предпочитал не замечать. Пока не заметить стало невозможно…