Теперь я по этому городишке хожу, как волк по овчарне. Меч Гилярус попросил меня не носить, запрещено в городе с оружием шляться, уродский запрет, ладно, хоть нож я в сапоге припрятал. Что за чума! Говорят, за нож тут положено отрезать ухо, если лезвие длиннее твоего указательного пальца, а ты с ним, с ножом этим, разгуливаешь по улицам. Страже имперской, когда среди города встречаю, улыбаюсь. Срать я хотел на их законы. Без оружия мне как-то неспокойно. Будто голый...
Так вот, ровно матерый волчина среди овец. Люди тут медленные, вялые, полудохлые. Солдаты тоже — даром что металлом увешаны — какие-то неуклюжие, как сонные мухи. Обленился гарнизон, жиром зарос. Знал бы раньше, нимало б не сомневаясь, взял бы городишко на меч. Безо всяких Серых Крыс, с одними своими. Теперь что? Если нападут мои же Черные Крысы, кого я сам стану резать: имперцев, по привычке, или родню свою? Родню, понятно. Мы теперь с Крысами моими на разных кораблях. Аххаш Маггот, выходит, мне, волку, надо любить овец и даже грызться за них. Жаль, пахнет от них ото всех, ну, почти ото всех, как от мяса, а не как от настоящих людей. Так что трудно мне их полюбить, трудно принять за своих. Галеры — они ведь плавают, а не летают. А камень, например, он не летает и не плавает, он тонет.
Улицы тут мостят серыми плитами очень прочного камня. Середина улицы — там, где ездят всадники и повозки — пониже, а по обеим сторонам чуть возвышаются узкие ленты для пешеходов. В местах, где надо перейти улицу, выложена дорожка из здоровых камней наподобие больших хлебов, только с плоской верхушкой. Все замусорено какой-то ветошью, черепками, да и прямо дерьмом. На улицах, когда безветрие, страшная вонища. Дождя нет, а то бы месиво вышло изрядное... Правда, раз в десять дней рабы чистят улицы, но через два-три дня опять мостовые бывают засраны вкрутую. Так что лучше и впрямь, Аххаш, — по камешкам перебегать.
Дом у префекта Наллана Гиляруса кого хочешь разнежит. Посередине — квадратная яма с водой, крыши над ней нет. Вокруг комнаты понастроены — кухни, спальни, кладовые. Вроде дом, а вроде целый двор. Имперцы так любят строить, я и раньше знал. Стены мазней разрисованы: какие-то церемонии, охота, сражения... Мозаик много. Всяческое зверье. Хищное зверье грызет прочее зверье. Как живые. Медведя увидел — вздрогнул. Медведь вот только- только задрал лошадь, с когтей кровища капает, пасть разинута, глаза навыкате, гляди, сейчас в голос заревет... Даже у входа, перед самой дверью, и то мозаикой выложено: «Здравствуй, друг!» И рядом с надписью — злобная псина зубы показывает: мол, друг ты там или нет, по вкусу понятно будет... За дверью, правда, не собака, а стражник. С коротким мечом, луком и увесистой дубинкой. Предусмотрительный человек Наллан Гилярус: говорят, ворье в городе не переводится... Стражников я всех тут по очереди перепробовал на мечах. Аххаш! Они и сами горазды поразмяться. Ничего. Для стражников — ничего. И оружие у них добротное. Прислуги несчитано, тут и свободные, и рабы. Вода по трубам идет, воды сколько хочешь. По бедным домам водоносы ведра таскают, а в богатых — трубы, фонтанчики. Даже баня своя собственная у Гиляруса есть, «термы» называется. А не хочешь в термы, залезай в ванну, она здоровая, из зеленого полированного мрамора, ручки у нее бронзовые: какие-то имперские божки зубами держат обручи. Ванна потянет на двадцать монет, не меньше.
Мне, когда из ванны выбрался, массажиста предложили. На выбор, мужчину или бабу, кого захочу. «Бабу», — я сказал. Пришла баба, по пояс голая, все трясется у нее, и задница шире плеч. Мнет она меня, мнет, ловко у нее выходит, пальцы как дерево. Вдруг эти самые пальцы стали забираться куда не надо. Что это она, думаю. Переворачиваюсь на бок. А она, массажистка, дырки на моем теле разглядывает. Ну, каракатица косорылая! Щупает. Вот — на боку, а вот на бедре, а вот свеженькая, еще толком не зажила — на руке... Рожа сделалась у нее красная, Аххаш, сиськи торчком стоят, ручонки меня в боевое состояние норовят привести. От шрамов моих завелась, дура. Еще чего! После Ланин с этой... — как с козой переспать, «Иди прочь», — говорю. Спокойно говорю. Почему она убежала, будто я пальцы ей отрезать пообещал? Масло дорогое забыла в кувшинчике. Кувшинчик блестящий, лощеный, будто черным лаком покрытый. Принюхался. О! Масло пяти монет стоит, а может, и шести. А вот кувшинчик, хоть и блестящий, — дерьмо.
