Бывал я в имперских городах, хотя, моча рыбья, к мелочам приглядываться времени не оставалось. Какое там приглядываться. Мы работали. Так вот, бывал, но богатства такого не видел. И порядка не замечал. Разумно у них тут устроено. И с водой, и что улицы их засранные кто-то убирает, и во всем виден толк. В Ожерелье — иное дело. Там, что ни возьми, роскошнее, чем в Империи. Зато устроено все ненадежно, грязно, безмозгло.
Сам Гилярус по утрам уезжает в рощу под городом, и там рубится со своими, и по всяким деревяшкам скачет, и коней полудиких объезжает. Словом, не дает мясу на костях обвиснуть. Хорошо. Я тоже с ним повадился. Он доволен, не пойму, от чего больше. Вроде, моча рыбья, нравится ему, что я как бы с ним вместе, думает, нельзя ли каких-нибудь серьезных дел совершить на пару. Другое дело, как префект, он рад-радешенек убрать хоть на полдня волчий запах из города, а то у многих ноздри нервно подрагивают... Живет наподобие якоря: то на вольном воздухе, то едет в город заниматься делами, и тут будто под воду ныряет — иначе говорит, иначе ходит, даже лицо у него делается другое, серьезный человек.
В роще у него собираются верные люди, несокрушимые. Иногда собирается сотня, иногда полсотни, а бывает — всего двадцать человек. Уйти от них просто, а вот берут они к себе не каждого. Вот эти мясом не пахнут, эти настоящие, этих есть за что уважать. Я раз спросил у Гиляруса: зачем ему такая затея? А он молчит, лицо грустное, потроха карасьи, молчит, молчит... «Знаешь, — говорит, — сколько нас всего?» — «Хочешь, так скажи». — «Всего четыреста мечей. Неполных четыре сотни, Малабарка. Но если есть у нашей старушки Империи какая-нибудь надежда, то как раз в этих четырех сотнях она и заключается». Не стал я говорить: мол, для такой большой страны четыреста мечей — вроде рачьей сопли. Сам понимает, умный. Он мне: давай, мол, приходи на завтрашний день вечером в большую обеденную комнату, мы там собираемся. Мы, в смысле те, кто может влиять на дела. Я ему: а Ланин? Морщится. Женщин, говорит, допускать не принято, больно язык длинный и шума много. Но рассказать ты ей сможешь все, что захочешь, особых секретов там не будет. Молчу, думаю: смотри-ка, к делу приставить хочет. Давай-давай. Хочется ему и колется. Все-таки я — чужак, Железный Волк, страшило для детей. А мне- то хочется? Да. Да, Аххаш, да. Непривычно лежать на боку наподобие какой-нибудь лохани, ветром на берег выброшенной. Полежишь так, полежишь, снасть камбалья, и гниль заведется... Но я опять молчу, нужен я Гилярусу, так он все сам скажет, а не нужен, тогда я сам о себе позабочусь. Не последний я боец, море знаю, найду чем на жизнь заработать. Он: не придешь — второй раз не приглашу. Хорошо, понятно, тоже цену себе знает. Молчу. Он: и вот что, Малабарка, больше молчи и смотри, ты наших обычаев не знаешь, а люди к тебе приглядываться станут, не рискуй почасту рот открывать... Знакомься, но не подставляйся. Ну, думаю, тоже правильно говорит. Отвечаю ему, как человеку: приду.
Мы разошлись. Он по делам поехал. И тут такая зябкость в моих кишках завелась, такая чума... Не пойму, откуда взялось. Как будто я корабль, и команда на мне хороша, и припасов полно, и капитан опытен, но кругом полный штиль, ползу я на одних веслах, дело плохо. Парус — не лучше сисек у старой бабки. И вдруг повеяло, повеяло, тряпка висячая на мачте у меня едва-едва заколыхалась, еще ветер не встал в полной силе, но уже затеял играть с материей. Опять приблизились ко мне беды и удачи, словом, жизнь заворочала плавниками...
У Ланин дела обстояли хуже моего. Что ей досталось? Хорошая пища и чтива по грудь. Ну и жизнь, конечно, вместо верной гибели. Я видел ясно, как мало этого моей девочке.
Она заметалась. Попробовала один наряд, другой, с волосами что-то сделала... С волосами, Аххаш, совсем напрасно. Боги, конечно, посылают иногда кошмар, такой, чтоб поднять тебя с ложа за полночь и превратить тех, кто спит рядом, в испуганных крабов, — так ты орешь... Но зачем самому становиться ночным кошмаром?
Ей некуда пойти в Лабиях и нечего делать. От скуки связалась с каким-то сумасшедшим отребьем. Ничего я о них не понял с ее слов. Собираются, чтобы есть под землей. И что? Требуха, воры, какие-нибудь ацал — они любят завести неведомо куда, а там выманить деньги, — чума, и больше ничего. В городах всегда водилось множество вонючих ацал. Как клопов...
