Костер мы развели как в пионерском лагере, хотя особой нужды в этом уже и не было. Погода повернулась на сто восемьдесят градусов. Снег оседал на глазах. Медвежье мясо, несмотря на отвратительный запах шкуры, имело превосходный вкус, а жир был толщиной в два пальца. Обглодав кость, я по привычке поискал глазами Снежку, чтобы отдать ее ей, и снова осознал все произошедшее с ней и с нами.
После этого завтрака-ужина мы завалились спать прямо на прогретую костром землю, прикрывшись пологом. Но к вечеру все-таки пришлось спуститься вниз, к более солидному лесу.
Два дня после этого мы шли медленно, даже неторопливо. Вставали поздно. Часто делали привалы, заранее готовились к ночлегу. Погода по-прежнему стояла теплая, снег таял. Скоро опять проглянула сквозь белизну зелеными пятнами трава.
А еще тормозил наш ход Павел. Несмотря на все ухищрения, он все-таки подморозил себе ноги. На пальцах появились волдыри, и я просто не мог понять, как он при всем этом еще идет!
Впрочем пообморозились все, у нас шелушилась кожа на лице, у Жеребы нос приобрел малиновый оттенок, и он шипел от боли, если прикасался к нему. Дешево отделался я со своими руками, кожа просто слезла с ладоней, как у змеи. То же самое происходило и с ушами.
Но Павел с утра захромал так сильно, что Жереба остановился и спросил:
— Ты что?
— Да ноги что-то болят, — озабоченно ответил тот.
Иван сбросил рюкзак и приказал:
— Разувайся.
Вид раздувшихся пальцев Павла привел нас в ужас.
— Ты что же, ничего не чувствовал?! — заорал на него Андрей.
— Почему, чувствовал. Больно было, стреляло даже в ноги.
— А что ж терпел?
Тот только виновато пожимал плечами да улыбался.
Осмотрев его ноги, Жереба поставил диагноз:
— Могло быть и хуже. Если бы почернели, то это все, сейчас тебе их топором бы отчекрыжил, и ходи как есть, на одних пятках.
После этого Иван поскоблил медвежий окорок и смазал ноги Павла жиром. Затем он занялся странным делом. Из все уменьшающегося полога он сшил два огромных сапога, пристроив внутри них куски медвежьей шкуры.
— Твои говнодавы все равно разлезлись, да ты сейчас в них и не влезешь. Примерь-ка вот это перши…
Странная обувь пришлась Павлу в самый раз. Но шел он все равно с трудом.
— Дойдем до деда Игната, он тебя вылечит, — подбодрил его Иван, — он в этих делах мастак.
Фраза оказалась самой длинной из сказанных Жеребой за эти дни. Изменился он страшно. Заросший трехнедельной щетиной, угрюмый, сутулившийся Иван совсем не походил на того жизнерадостного, добродушного красавца, встретившегося нам месяц назад. Мы научились понимать его без слов. Если Жереба начинал собирать рюкзак, значит, скоро в дорогу. Если он сбрасывал поклажу с плеч и оглядывался по сторонам, значит, это место ночевки.
На третий день мы вошли в совсем уже в благодатные края. Жереба остановился на вершине лысой сопки, оглядел раскинувшуюся внизу обширную долину и впервые за эти дни улыбнулся.
— Слава Богу, дошли! Вот они, угодья деда Игната.
Здесь было хорошо. Густая, плотная тайга, и далеко, на горизонте — заснеженные вершины гор. А Иван продолжал расхваливать эти края:
— Зверья здесь — как в раю до первородного греха. В предгорьях солонцы, поэтому изюбри, лоси, все сюда кочуют. И зима здесь мягкая. Горы загораживают долину со всех сторон, а летом жара, и река близко, вон там.
Он показал влево.
— А как же он этих оленей стреляет? Ведь если они кровь почувствуют, то потом уже никогда на солонцы не придут?
Жереба пренебрежительно махнул рукой.
— Да он и не стреляет. Просто ставит капкан. Привяжет его колоде, вот он уйти далеко и не может. Ну ладно, нам таким ходом еще день пути. Завтра после полудня будем у деда медовуху пить.
После этого он замолк, ссутулился. Словно что-то давило на Ивана, не давало ему жить спокойно.
«Как он переживает из-за своей собаки, — с сочувствием подумал я. — Конечно, это трудно, так вот, своими руками убить лучшего друга».
И именно на спуске, войдя в густой лес, я впервые почувствовал странное беспокойство. Я просто физически чувствовал на себе чей-то взгляд. Не раз и не два я оглядывался, внимательно осматривался по сторонам, пытался убедить себя, что все это мне мерещится, но проходило время, и снова по спине ледяной волной бежал озноб.
