Мы подошли вплотную к скале. Здесь силы окончательно оставили меня, и побежденный собственным грузом, я упал на спину и тупо наблюдал за тем, как остальные расчищают площадку для костра. Апатия и безразличие овладевали мной. Казалось, что душа уже отделилась от тела. Я уже не мерз и словно со стороны наблюдал за собой и за мужиками, кургузо топтавшимися около вязанок дров. Я слышал ругань Ивана, видел, как отвалился в сторону и замер выдохшийся Павел. Андрей присел около груды дров и молчал, покачиваясь из стороны в сторону. А Иван все ругался, в голосе его чувствовалась ярость, и я не мог понять, почему он так сердится? Ведь все так хорошо, уже так тепло. А Иван все ругался и смешно хлопал одной рукой об другую. Отстраненно, безразлично я видел, как выпадали из его негнущихся толстых пальцев тоненькие палочки спичек. Ну и что? Зачем все это? Не стоит так суетиться, ведь кругом такой покой.
Откинувшись на спину, я смотрел, как Иван сделал еще одну попытку подцепить непослушными руками рассыпавшиеся спички, а когда это ему не удалось, Жереба взял топор и повернулся к Снежке. Собака подняла голову, взглянула ему в лицо. Жереба встал на колени перед ней, обхватил руками ее голову, со стоном, мучительно прорычал что-то, затем подхватил двумя руками топор и обрушил его с размаху на голову Снежке. Она даже не взвизгнула, просто откинулась на бок. А Иван вспорол лезвием топора ее белое брюхо. Сразу хлынула темная кровь, он сунул в полость живота обе руки и тут же застонал от боли. Это хлынула в омертвевшие пальцы его собственная кровь. Через пару минут он вытащил свои дымящиеся на морозе от теплой крови руки, нагнулся, и вскоре кажущийся нестерпимо ярким огонек заплясал среди хвороста, набирая силу и мощь.
Андрей и Павел, чуть отогревшись и придя в себя, освободили меня от ноши и подтащили к огню. Они начали растирать мое лицо и руки снегом, тормошили меня и нещадно трясли. Получив возможность двигаться я немного сошел с ума и упорно пытался улечься прямо на костер, грозя разрушить хрупкое сооружение. Меня с трудом удалось удержать на дистанции, причем я сумел оттолкнуть Павла с Андреем, и лишь Жеребе удалось доброй зуботычиной остановить мой идиотский напор. Как ни странно, но рассудок мне вернула боль в обмороженных пальцах. Ломило их так, что хотелось взвыть в голос.
Пурга кончилась только после полуночи, и Жереба вздохнул с явным облегчением:
— Слава Богу, это еще не зимний буран. Тот если закрутит, то дня на три.
Костер мы поддерживали до пяти утра, экономно подбрасывая в него дровишки. Мы сумели даже натопить в котелке снега и, согрев его почти до кипятка, сварганили что-то вроде супа из медвежьего сердца. Хорошо, что Жереба предварительно его сварил. После горячей пищи я немного оттаял и изнутри, а главное, поверил, что доживу до рассвета.
Осознал я и то, в какой мы были опасности. Время от времени я посматривал в сторону, там, где прикрытое снегом, вытянулось тело Снежки. Меня не покидало чувство вины перед собакой, заплатившей своей жизнью за наше существование. Иван же словно постарел за эту ночь. До рассвета он сказал буквально несколько слов, а лишь забрезжил рассвет, молча взвалил на плечи рюкзак и побрел вперед, даже не оглянувшись туда, где лежала многолетняя спутница его походов. Но упрекнуть его ни у кого не повернулся язык. Неизбывным горем веяло от всей его фигуры.
Спускались мы долго, снег местами был по пояс, к тому же резко потеплело, и он стал каким-то особенно вязким. Лишь к полудню мы добрались до зарослей стланика. Скинув рюкзак, Иван обернулся и пробурчал:
— Хватит. Встаем на весь день. Надо отдохнуть.
— А эти не догонят? — кивнул в сторону гор Павел.
Жереба отрицательно мотнул головой:
— Вряд ли они в горы поперлись. Илюшка погоду дня за два чует. Ну а если они все же пошли, то царствие им небесное. По ту сторону перевала сейчас снега навалило несколько метров.
Я невольно представил себе, что произошло бы с нами, если бы мы не успели подняться на перевал. Медленная смерть под толщей все нарастающего снега. Но пока нам везло.
