Я поглядывал уже на поленницу в противоположном углу двора, но затем рассмотрел рядом с ней собачью конуру. И хотя собака не показывалась из нее, а лишь слабо взлаивала да подвывала, все-таки не решился беспокоить пса. Дровяник оказался в самом углу, рядом с внушительным двухэтажным сеновалом. Я шагнул под навес, не торопясь, набрал дров и уже собирался уходить, когда, случайно повернув голову, увидел в открытой двери пустого сеновала мерно покачивающиеся под порывами ветра человеческие ноги. Хотя головы мне не было видно, но белая холщовая сорочка точно указывала, кому принадлежат эти ноги. Секунды две я стоял, абсолютно остолбенев, затем руки мои разжались, я с грохотом выронив поленья и бегом кинулся в дом.
Андрей разбирал на полу груду вываленных вещей, подняв голову он с удивлением посмотрел на меня.
— Ты что, Юр?
— Она повесилась, — хрипло каркнул я мотнув головой назад. — Там, в сарае.
Андрей переменился в лице и выскочил на улицу. Он первым переступил порог сеновала, глянул наверх и торопливо перекрестился. Я тоже глянул туда же и до сих пор жалею об этом. С моей дурацкой памятью я никак не могу избавиться от этого искаженного предсмертной мукой лица.
— Надо обрезать, — пробормотал Андрей, я было повернулся, чтобы сходить за ножом, но тут Лейтенант поднял руку, прикоснулся к побелевшей ступне самоубийцы и отрицательно покачал головой. — Хотя не надо. Она уже застыла, давно висит.
Он вышел на двор, я поспешил за ним.
— Мы что, так ее и оставим? — спросил я, шагая вслед за Андреем.
— А что, ты пойдешь вызывать милицию? — спросил он, оборачиваясь. — Они же первым делом спросят, откуда вы свалились на нашу голову, да еще с золотишком?
— Но надо хотя бы снять ее да перенести в дом, — продолжал настаивать я.
— Ага, чтобы потом нас искали по всей Сибири по подозрению в убийстве. Пошли, уходить надо.
Войдя в дом, мы машинально уселись по разные стороны стола. На нем все так же стояла недопитая вчера бутылка водки, а приподняв льняное полотенце, я обнаружил нарезанный хлеб, четыре вареных яичка, баночку с грибами. И это поразило меня больше всего. Встать очень рано, аккуратно застелить кровать, перемыть посуду, приготовить завтрак для гостей и спокойно идти вешаться?! Не понимаю!
На еду мы смотреть не могли, поэтому Андрей сунул все в рюкзак.
Еще полчаса у нас ушло на подгонку одежды, найденной Андреем в шкафу. Там действительно оказался полный набор амуниции для четверых мужиков. Мне жалко было расставаться со сверхтеплой одеждой староверов, но в ней мы бы слишком бросались в глаза. Переодевшись, мы стали выглядеть почти одинаковыми: новенькие черные куртки на меху с молнией и широким воротником, унты с собачьим мехом и нутриевые шапки. Правда, с шапкой мне не повезло, в который раз не нашлось моего несерьезного пятьдесят четвертого размера, и я, подумав, остался в росомаховой шапке староверов. К ней я хотя бы привык.
Гостеприимный дом, хозяйке которого мы принесли несчастье, пришлось покидать через забор. Поземка еще мела, и я с облегчением заметил, что снег заметает наши следы. Мне очень не хотелось, чтобы смерть Вари приписали на наш счет. Хотя виноваты мы были на все сто процентов.
Андрей шел впереди меня, потом неожиданно развернулся и схватив меня за воротник спросил:
— Ты хоть что нибудь в них понимаешь?
— Ты про что? — не понял я.
— Про этих баб. У них голова зачем? Они вообще думать могут? Одно только сердце.
Ответа от меня он ждать не стал, просто развернулся и ссутулившись побрел вперед. Мы пробирались по глубокому снегу и уже слышали отдаленный гул машин, явно указывающий, что рядом тракт. Андрей по-прежнему был мрачен и молчалив, лишь когда мы выбрались из тайги на насыпь, он спросил:
— Ты не помнишь, какой сегодня день недели?
Я чуть напрягся и уверенно ответил:
— Среда. А что?
— Да вот думаю, почта сегодня работает или нет. Может, хватятся, если не придет газеты разносить.
