Открытая бутылка стояла возле матраца, где лежал Ежик. Светлана наклонилась, чтобы взять ее – она сначала хотела поднести к носу, еще раз понюхать, вдохнуть аромат вина, – как вдруг Ежик неожиданно шевельнулся, дернулся всем телом, дрыгнул ногой, выбросил ее из-под одеяла, будто лягнул воздух, и ударил пяткой прямо по бутылке. Вино вылилось в мгновенье ока на брезентовый пол палатки. Растеклась кровавая, сильно пахнущая лужа, затекала под матрац. Точно кровь. Кто войдет – можно перепутать. У Светланы зашумело в голове. Ее затошнило.
Она судорожно вдохнула воздух. Чем это таким пахнет?.. Что за странный запах?.. Она, хорошо знакомая с лекарственными препаратами и ядами – у них в училище был целый курс, посвященный ядам, – не могла ошибиться. Пахло вишневыми косточками, настоенными на спирту. Это был острый, шибающий в нос запах синильной кислоты.
Она разорвала на тряпки старую майку Ежика, валявшуюся в углу за чемоданом, подтерла винную кровавую лужу. Еще раз понюхала тряпку. Темрюкский кагор настоен не на винограде, а на вишнях?.. Смех. Кому рассказать – поднимут на смех.
Когда она вышла вон и за палаткой сожгла пропитанную вином тряпку, ее прошибла страшная, непредставимая мысль. Она отогнала ее от себя, как Гарпун отгонял хвостом мух и слепней. Она ужаснулась этой мысли, как ужасаются внезапной смерти. Она даже зажмурилась и помотала головой. Нет, этого быть не может. Быть не может, и все. Это просто Леону продали такую левую бутылку. Не виноградного, а вишневого вина. Вишневого. Слышишь, вишневого.
Она подняла голову. Вдали, страшно далеко, в неисходной, запределной вышине, глухо проворчало. И затихло. Будто огромный зверь шевельнулся в берлоге. Гром.
Пролив весь посерел, покрылся чешуей ряби. Солнце стояло еще высоко, но небо постепенно заволакивалось серой туманной дымкой, а с запада, из-за Керчи, наползала сизая тьма – туча не туча, туман не туман, быть может, будущий смерч. Приближалось страшное. Может быть, даже не гроза: ураган.
И море стало волноваться заметно, волны вздымались под усиливающимся ветром, белые барашки усеяли зелено-серую, как глаза Светланы, воду, и лодки с лодочной станции внизу, под обрывом, привязанные к маленьким деревянным колышкам, колыхались на волнах, как скорлупки.
Из раскопа бежали люди. Боже, как нас мало, со сжавшимся сердцем подумала Светлана. Роман растерял всю экспедицию. Не всю, конечно. Ровно половину.
– Гроза, гроза!..
– Прячьтесь, прячьтесь…
Все ринулись под тент, нависавший над обеденными столами. Дождя еще не было – шел только ветер, огромный, широкий, сквозной, навылет, такой вольный и страшный, что люди испугались – не снесет ли ветер палатки.
– Славка! – крикнул Серега. – Беги в палатку!.. У тебя там в рюкзаках провизия!.. Как бы не вывернуло ветром колышки…
Пустая палатка Романа – он был в раскопе – уже лежала на боку. Ветер выломал алюминиевые палаточные колышки из земли, как зубы. Он ринулся к палатке, стал поднимать ее вместе с Серегой. А ветром уже сносило, несло пустую палатку Леона. Слава Богу, палатка, где лежал Ежик, еще держалась. Пыль, песок скрипел на зубах. Ветер рвал людям волосы. Они щурились, защищая глаза от пыли.
– В раскопе ничего не снесет?!..
– Да ничего, разве только деревянные мостки на краю, Роман Игнатьич делал… для перехода удобного…
– Берегите бумаги, записи… фотографии берегите… если ветер вытащит из палатки чьи-нибудь бумаги – вы их уже не соберете, ребята!..
Люди бегали по палаточному лагерю, как сумасшедшие, спасали от ветра, укрепляли палатки. Светлана побежала в палатку Ежика. Он по-прежнему был без сознанья. Милый мальчик, вот ты и не увидишь первой в этом году грозы здесь, над морем. Ты в бреду. Ты ничего не видишь, не слышишь. Ты так в меня влюблен. Пока ты не видишь и не слышишь ничего, я тебя поцелую. Первый и последний раз в жизни.
Под страшный гул, под завыванье ветра в вышине Светлана наклонилась и прикоснулась губами к вспухшим от жара губам Ежика. Выпрямилась, вышла из палатки. Ветер мял и крутил низкорослую акацию около палатки Романа. Около шатра их вечной, зыбкой, как море, как огонь, любви.
