Она, вынырнув, увидела, как плавает вокруг лодки Ирена; как Леон, стоя на корме, изготавливается к прыжку.
– Роман! – крикнула Светлана. – А ты! Что же ты!.. Тут такая роскошь!.. Прелесть!.. Дельфины такие гладкие, ты знаешь!.. Торопись, прыгай, а то они уплывут!.. И вы, Моника, что ж вы все так долго думаете!.. Такое только раз в жизни бывает!..
Моника сначала опустила ногу с борта лодки, перевесившись, пробуя воду, потом осторожно, как в кипяток, соскользнула в море. Фосфоресцирующая вода обняла ее худенькое тело, и она показалась Светлане костлявой ископаемой рыбкой, застывшей в куске янтарной смолы. Выяснилось, что Моника хорошо плавает. Светлана помнила ее откровенья у костра и подумала, что дочь английской шпионки, американская оторва, промышлявшая ночным ремеслом в Италии, должна и впрямь отлично плавать – правь, Британия, на море! И там, в солнечной Авзонии, где-нибудь на берегу венецианской лагуны, ты, тогда еще молоденькая Моника, показывала класс – и брассом, и баттерфляем, – и на пляже на тебя обращали вниманье лучшие, самые загорелые и мускулистые кавалеры… «Parla signora l’italiano?..» Ее мать воевала с итальянцами – дочь вышла замуж за итальянца. Вот весь мир, и он – на ладони. Он – весь плещется у ног, как этот дельфин, гладкокожий, блестящий умным маленьким глазом…
Ночь шла. Созвездья катились колесом по ободу тьмы. Вода в море была очень теплой – такой теплой, что Ежик, фыркающий уже тут, рядом со Светланой, кричал, пуская пузыри: «Парное молоко!..» Последний дельфин выпрыгнул свечкой из воды, хлестнул хвостом по светящейся, покрытой рябью черно-золотой глади и исчез. Дельфинья стая исчезла, как ее и не бывало. Может быть, звери людям только приснились?..
– Мы не хуже дельфинов! – Роман стоял обнаженный в лодке, растирая плечи. Набрал в грудь воздуху. – Мы продолжим игру!
Он ушел под воду бесшумно, без брызг, вошел, как нож в масло. Под водой схватил Светлану за талию. Они обнялись в воде. Он вынырнул. Их мокрые, соленые лица соприкоснулись.
– Ты с ума сошел, Рома… здесь, в море…
Они целовали друг друга прямо в море, как тогда, в первый раз, паря в волшебно, призрачно-светлой воде, и тьма над их головами вспыхивала тысячью новых звезд, и, отрываясь друг от друга, ныряя, плескаясь, переворачиваясь в воде, они размыкали объятья, чтобы через миг сплести их снова. Светлана, засмеявшись, сделала резкий, широкий гребок в сторону.
– Это уже насилие, Роман!.. Не позволю!..
Она поплыла прочь; он – за ней. Серега и Ежик кинулись наперегонки по искрящейся глади. Море стало удивительно спокойным, гладким, как зеркало. Ветер утих; рябь улеглась. Толща золотой воды стояла недвижно и тихо, как в бочонке, как в бассейне. Гладкое, отшлифованное лучшими мастерами, золотое твое зеркало, царица… Глядись в него. Ты увидишь там красоту свою.
На миг перед Светланой мелькнули мокрые, черные, слипшиеся от соли волосы Леона. Хоть бы забрал он их в хвостик какой, что ли, прежде чем прыгать в воду, раздраженно подумала она. Леон распластался всем своим длинным, долгим телом по поверхности прозрачной светлой воды – было видно, как пряди ламинарии ходят под ним, повторяя колыханье его длинных волос, – потом нырнул, исчез из глаз, как тот последний играющий дельфин.
– Леон!.. Леон!.. – позвала Светлана, взмахивая руками, рассекая прозрачную теплую соль. – Роман, давай вон туда, до края лунной дорожки, наперегонки!.. Ежик, давай с нами!.. Серега!..
Моника, устав плавать, держалась за край лодки. Странно, плавая, она не потеряла вечно теряемый ею на суше черепаховый гребень. Она, улыбаясь, промолвила по-итальянски:
– Che bella notte!
Луна, висевшая над морем, стала еще больше, еще круглее. Она стала похожа на огромное желтое яблоко, верней, на его сладкий срез; медовый свет струился на ночное море, и два света спорили, кто волшебнее – морской или лунный. На ней, огромной, приблизившейся к земле, были ясно видны все щербины, все впадины и тени. Изрытое временем лицо, лик Луны. Сколько веков вот так он глядит на землю. Сколько людей глядело вот так же на нее, задрав голову вверх, к небу… молясь священной Луне, боясь ее, страшной владычицы ночи и живых душ, вымаливая любви для себя, прося у нее прощенья… Луна, ты тоже женщина. Ты всегда помогала женщинам в любви. Прилив, вызываемый тобой, – не есть ли прилив любви моря к тебе, прилив его горячей, соленой крови – к твоему равнодушному золотому подножью, к застывшим в вечной улыбке щекам?..
