Мать продали с рабского помоста только сейчас, мгновенье назад. Ее купил за пятьдесят драхм старик с Родоса. Все, теперь богатый старик увезет ее на кораблях, они не увидятся больше никогда. Она заплакала, закричала, стала вырываться из рук надсмотрщиков, хозяйской прислуги. Ее держали крепко. Потом ударили плетью, усмиряя. «Молчи, иначе изобьем до крови, выбьем зубы, и тебя никто не купит! А хозяину деньги нужны!» Оставьте меня с матерью, кричала она. Не разлучайте нас! Ее опять ударили крепко, в живот. Она умолкла, сгорбилась.
И ударом в спину, в загривок ее вытолкали на помост, чтобы продавать, и хозяйский любимчик Скопас стал зазывать покупателей: красавица девочка, родом с погибшего в пучине Острова, прелесть, загляденье, ножки как у кобылицы, все зубки целы, как жемчужные, много чего умеет, и черную работу и тоную, умеет готовить пищу, прясть, задавать корм скоту, к тому же девственница!.. ее не поял еще никто!.. свежая, чистая красавица-девочка!.. принесет много пользы и радости тому, кто ее купит!.. Она, стоя на помосте, хотела зажать себе уши руками, чтобы не слышать, как такое кричат про нее.
Надсмотрщик вертел ее так и сяк, показывая толпе ее стати. Рынок гудел и гомонил, и люди подходили к помосту, взирали на живой товар, разглядывали ее, краснеющую, как алый мак, полуобнаженную, почти голую – хозяйский любимчик был готов, в стараньи продать, сорвать с нее все одежды, дабы показать товар лицом. Она отворачивалась, прятала лицо в ладони – ее пинками опять поворачивали к публике, отрывали ее руки от лица, громко и гнусаво вопили: «Красавица девочка, родом с погибшего Острова!.. Налетай, хватай!..»
Великие боги, будто она была – дамасский нож. Или вифанийский виссон.
И тут к помосту подошли люди, рабы. Четыре раба. Сгорбившиеся, загорелые до черноты – а быть может, среди них были и нубийцы, и эфиопы, – они держали на плечах носилки, ручки носилок были сработаны из драгоценного эбенового дерева, а на носилках, в шатре, укрытом от жары белоснежным тяжелым шелком из страны Желтых Людей – там этот шелк пряли личинки волшебного шелкопряда, – прищурившись на солнце, сидел в походном кресле знатный, богатый человек, почтенный и важный; должно быть, наместник или, может, царь неведомой страны – на рынке было много приезжих, сошедших с кораблей, в порту толпились, сталкиваясь бортами, сияя на солнце цветастыми парусами, лодки и галеры, греческие триремы и долбленые, с изогнутыми наподобье лебединой шеи носами, мощные корабли из северной земли Туле, даже нубийские верткие лодчонки сновали здесь, а уж финикийских и иберийских кораблей было не счесть. Срединное море все кишело кораблями. Что ж говорить!.. Увидать на рынке царя чужой земли – не редкость. И надо же такому быть – вот его поднесли к торговому помосту, где продают рабов, вот он смотрит на продаваемую рабыню, а Скопас надрывается:
– Красавица девочка, и зубы все целы!..
Царь сделал повелительный жест рукой. Рабы остановились. Он отпахнул белую, сияющую на солнце шелковую ткань, чтоб получше рассмотреть девчонку.
– Зубы все целы, это важно, – усмехнулся царь. – И волосы хороши, и глаза.
Она поглядела на него исподлобья, сквозь кудель спутанных в избиеньи, борьбе и слезах волос.
И он поглядел на нее.
Они поглядели друг на друга – и все завертелось, поплыло перед их глазами.
– Сколько ты хочешь за девочку, презренный?..
– Двести драхм, о досточтимый господин, не знаю уж, какого роду!.. вижу, по венцу твоему вижу, что ты не простого происхожденья!.. двести драхм, любезный…
– Двести драхм? – Брови царя поползли вверх. – Но это же цена породистой кобылы! Не презренной рабыни!
– Да, господин, да, – поспешил закивать лысой головенкой Скопас, – это все так… но ведь и девочка – не простая!.. она тоже царского роду, как и ты!..
– Как – царского?.. да, она хороша, конечно…
– Ее дед и бабка – цари с погибшего Острова, – молотил языком Скопас, – она – одна из немногих, кто уцелел… она – осколок погибшего мира… потому и так дорого прошу… то, что погибло, ведь всегда дороже ценится…
Царь вздрогнул. Золотой обруч на его черноволосой голове – в волосах чуть проблескивали на солнце седые пряди, – блестел невыносимо, глазам было больно.
