— Эдвард, мой милый… — Аро смущен.
— Уже почти девять, сеньор Вольтури, — чудом сдержавшись, чтобы не стиснуть зубы, произносит муж, — нам, пожалуй, лучше пойти к столу.
Аро не противится, он соглашается с Эдвардом. Но в его взгляде — добром, по-настоящему добром — предупреждение. Обо мне.
Меню сегодняшнего ужина одновременно и сложное, и простое. Крабовый коктейль, который я никогда не любила, морской язык и овощи к нему, которые боюсь комментировать, говядина Кобе, что не пробовала и пробовать не собиралась, а также манговый десерт с рисовыми зернами и суфле.
Рассматривая бумажку со своим именем, возле которой лежит еще одна, та самая, с меню и очередностью подачи, я начинаю чувствовать себя не в своей тарелке. Есть не хочется, скатерть стола пестрит своей белизной, даже воздух давит. Прежде морской и успокаивающий.
Под тихонький стрекот цикад и размеренные ноты баховской сюиты мы с Эдвардом занимаем свои места.
Он изящно выдвигает для меня стул, я же сажусь на него, постаравшись выглядеть так же изящно и раскрепощенно. Сижу неудобно, платье примялось, спину сводит от напряжения, но ничего не могу поделать. Так нужно. Так правильно.
Радует хотя бы то, что мистер Ифф и остальные дорогие гости разместились в некотором отдалении. Рядом с нами сидит Вольтури, чей стул как раз напротив моего, и второй мужчина рядом с ним, которого я прежде не видела. Тихий, белокурый и, похоже, близкого к моему возраста. У него зеленые глаза. И в этих зеленых глазах ваттами искрится обожание к Аро. Это его… «сын»?
— Все правильно, все как нужно, Беллз, — нежно сообщает мне Эдвард неслышным шепотом, недовольный проглядывающей наружу нервозности, — они и мизинца твоего не стоят. Тише.
Глубоко вздохнув, благодарно гляжу на него. Не знаю, понимает ли на самом деле, какую гигантскую поддержку мне оказывает прямо сейчас.
— К говядине подается пирог с рикоттой, — завидев прогресс в улучшение моего настроения, муж не останавливается на достигнутом, — как думаешь, соли достаточно?
Запомнил и напоминает. Прямо сейчас.
— Я очень на это надеюсь, — подмигнув ему, я краешком губ улыбаюсь, на мгновенье забывая, где мы, зачем и что должны делать. Приятные воспоминания затапливают с головой, воодушевляют и помогают поверить, что не только черные полосы есть в земном существовании. Что прием этот кончится. Что вернемся мы на яхту, растянемся на любимой мной широкой кровати и будем целовать друг друга. Целовать и любить. Любить всю ночь, до самой отправки в аэропорт. Как и в тот день с сырным пирогом, который я пересолила.
— Можно войти? — он стоит на пороге, потрясающе красиво опираясь на мой старенький дверной косяк. Смотрится так, будто является непременным условием существования двери. И ничуть не стесняется этого.
Сложив руки на груди, изумленно смотрю на пришедшего. Мой медноволосый грубиян. Вернулся-таки?..
— Вы запомнили дорогу ко мне?
— Ее сложно забыть, — Эдвард отряхивает свой зонт, весь мокрый от небывалого для Сиднея проливного дождя, — но в предыдущий раз прием был лучше.
— Мне стоит сразу предоставить вам фотоаппарат? — закатываю глаза я.
— Решили все же сделать пару фото? — по-доброму интересуется он.
Я стою и смотрю на этого мужчину, поразившись тому, что он пришел. Ко мне, в эту лачужку в черте города. Сам, а не по обстоятельствам. Сам, потому что захотел.
И пусть от него за километр несет самодовольством, пусть его эгоизм мне уже не понаслышке знаком, я все же отступаю на два шага назад, освобождая проход. Не хочется его прогонять. Тем более в плохую погоду.
Эдвард ослепительно улыбается мне, переступая порог. В его левой руке обнаруживается небольшой, но очень красивый букетик орхидей, а в правой — бумажный мешочек с лейблом известного винного магазина.
— Вы не проездом, верно? — кое-как сумев побороть смущение и заговорив, спрашиваю я.
Каллен качает головой, вручая мне свои дары.
— У меня был конкретный маршрут, Изабелла. Я никогда не еду куда-то просто так, — улыбается мне. Так красиво, что забываю о своей нерешительности. Почти автоматически забираю подарки.
— Благодарю…
