Весной и летом море расходует свои запасы на орошение хлопчатника, садов и виноградников. За лето море «сработается», и, словно усталое, притихнет. А к зиме снова силу наберет. И тогда вдоль гор запенится, заиграет веселая неутомимая волна.
И все же морем Копетдагское водохранилище можно назвать лишь с большой смелостью: слишком молодо оно и по нынешним масштабам скромны его размеры. Вот пройдет несколько лет — тогда другое дело! А пока из труб, из широких отверстий — шиберок — хлещут на карты потоки желтой пульпы. На верховой откос плотины один за другим мчатся самосвалы. Развернувшись задним бортом к воде, они сбрасывают на откос мелкий, как горох, синеватый гравии. Этот гравийный «плащ» делается на будущее, чтобы защитить дамбу от разрушительных ударов морской стихни, когда плотина перешагнет отметки первой очереди — пятнадцать метров.
Вглядываясь в плотину, Журин все примечает: ровные борта намывных карт, следы бульдозеров, автомашин, человеческих ног.
Следы… Плотина и море — это ведь тоже следы. Их оставляют люди. Вот такие, как он, Николай Журин. Сознание причастности к великому делу рождает в нем чувство радости, твердую веру в себя, в созидательную мощь своего труда и особый смысл всей своей жизни — море строится на века! И все, что связано о этим делом — любая мелочь, любое событие — также не проходят бесследно.
И почему-то с особой остротой Журин вспомнил то время, когда земснаряд-57 стоял на сухом дне будущего моря, заросшем бурьяном и круглыми, как ежи, травами пустыни. И как потом робкая струя аму-дарьинской воды, подкравшись к стиснутому с боков понтонами земснаряду, накопилась в лощине и подняла его. Небольшая мутная лужица вокруг него разлилась в широкое озеро, которое, видимо, и надо считать началом Копетдагского моря. Памятен Журину и тот день, когда земснаряд, глухо зарычав, погнал на карту тугую, сверкающую на солнце бледно-желтую пульпу. Потом его перевезли в нижний бьеф, за плотину.
И вот уже синеет море. На самом верху плотины — тут и там — в несколько рядов пышно разрослась владычица песков — аристида. Внешне она похожа на степной ковыль: также плавно колышется на ветру, такой же примерно высоты и такого же цвета. Но характер у аристиды иной. Она любит разбитые пески и всегда забирается на самые высокие гребни сыпучих барханов. Поселившись на них, она, словно спрут, распускает вокруг длинные, но не глубокие корни, одетые в чехлы. Если корень обнажится, чехол спасет его от жгучего солнца, высыхания. Укоренившись, аристида держит в повиновении оглаженный ветром бархан. Он никогда уже не сдвинется с места и никакой ветер его не развеет. Никто, конечно, на плотине аристиду не сеял. Ветер принес семена, вот и выросла она. В то же время Журину кажется, что аристида как бы сама, по своей инициативе, пожаловала на помощь человеку, чтобы укрепить воздвигнутую дамбу.
Подъезжая к бригадному стану, Байрамгельды сошел с автобуса и перед тем, как захлопнуть дверцу, сказал Журину:
— Приходите в гости, Николай. Будем рады.
И машина поехала дальше. Она прошла мимо участка, который намывает бригада Николая Семеновича Журина, скатилась вниз, свернула еще раз направо, метров двести прошла по песчаной трясине и внезапно, за стеной густого кустарника, открылся бригадный стан гидростроителей. Это и было урочище «Семь тутовников», но деревьев давно уже не было в помине!
Бригадный стан — это два приземистых вагончика под одной крышей из толстых досок. Над крышей, на длинном штоке, телевизионная антенна. На три стороны — степь, пески. С юга — стена плотины. Из-за нее не видно ни гор, ни солнечной синевы моря, ни самосвалов, ни трепещущих на ветру светлых косм великолепной аристиды. В надежной тени между вагончиками на топчане приятно отдохнуть в полдневный жар. Вагончики и все остальное хозяйство бригады вплотную придвинулось к обрывистому берегу озерка, где огромным хвостатым жуком на тихой воде лежал земснаряд.
15.
К приезду Журина вся бригада, за исключением Камиля Гасаналиева, дежурившего в карьере, на земснаряде, собралась возле топчана: кто стоял, кто сидел вокруг нее на самодельных, вбитых в землю скамейках.
