Точные формулы, ставшие метафорами, загрязняют язык, ухудшают его, не улучшают. Не усиление, а ослабление выразительных возможностей языка песет с собой метафорическая наука. Но у нее сильные позиции в мире. Она удобна для политической деятельности. Она выигрышно может быть подана.
Дело не только в том, что авторы метафорических «научных» теорий не слишком тщательно продумывают их отправные начала или преследуют цели, далекие от науки.
Есть обширный класс фактов, обладающих удивительным свойством. Они у всех на виду. Без них немыслимо было бы жить. Люди буквально купаются в них. Эти факты неотступно сопровождают все проявления жизни, смерти, любви. Они идут об руку со всеми воплощениями добра и зла.
Удивительное, странное свойство их то, что, существуя, они как бы и не существуют. Они ясно угадываются, но их как бы и нет. Они неощутимы, как воздух, которым дышим, когда он есть. Постоянно воспроизводимые, они все время ускользают от непосредственного восприятия. Оказывая неоспоримое влияние на все стороны жизни людей, включаясь во все, чем жив человек, они, тем не менее, странным образом неуловимы, недоступны для систематических размышлений, опирающихся на фундамент устойчивых, твердых понятий, представлений о физическом мире.
Это будоражит ум, сердце. Это будоражит сознание, создает чувство, будто в представлениях о мире отсутствует нечто очень важное.
Оставим в стороне вопрос, который вынужден решать каждый человек, спрашивая себя: кто есть я. зачем я родился? Я не это имею в виду.
Оставим также факты религиозных убеждений. Это другая тема.
Я имею в виду факты, сопровождающие восприятие и язык. Я имею в виду метафакты, которыми дает о себе знать реальность слов, взаимодействий через диалог.
Физические тела взаимодействуют благодаря гравитации, кулоновским, ядерным силам. Люди взаимодействуют благодаря слову. Спрашивается, относить ли этот факт к фундаментальным свойствам мироздания?
На этот вопрос естественная наука отвечает либо многозначительным молчанием, либо категорическим нет.
Не будем обсуждать идейную, так сказать, подоплеку такого ответа. В чуланах современного естественнонаучного сознания есть много запыленного и свежего, с иголочки, инвентаря, который призван поддерживать убеждение, что «материя первична, сознание вторично». Здесь и покрытый паутиной, но до сих пор конвульсивно дергающий ножками маленький уродец гомункулус, искусственный человек из реторты, подкидыш Мефистофеля, по версии Гете. Здесь и кулинарные рецепты первичного бульона, настоенного на коацерватных каплях, из которого родилась жизнь. Здесь пассажи о соотношении рационального и иррационального. Достижения молекулярной генетики, представления о самоорганизующихся физических системах, об эволюции макромолекулярных и супермолекулярных структур тоже здесь. Для сохранности все это густо пересыпано нафталином уверений в пиетете перед «прозрениями и интуицией», без которых «немыслим труд ученого», в глубоком понимании того, какое благотворное влияние на процесс научного поиска оказывают музыка, живопись, поэзия, литература и т.д.
Вопрос о фундаментальности взаимодействия через слово, несомненно, парадигмальный. С природой слова связаны первичные сущности мироздания, ничуть не менее первичные, чем те, что связаны с гравитационными, электромагнитными, ядерными взаимодействиями.
Когда я говорю, что современная наука этого не признает, я имею в виду не заявления философов. Не надо меня отсылать к философским авторитетам. Я имею в виду ту парадигму, что направляет практическую деятельность по добыванию научных знаний в современном мире.
Наука поставила себя вне реальности, какую представляет собой слово. Она отстранила эту реальность от себя, освободила себя от обязанности считать ее фундаментальной в системе мироздания.
Возможно, это следствие инерции, которую проявила наука, борясь с фетишизацией слова в средневековой культуре. Маятник, отведенный Средневековьем в одно крайнее положение, оказался ныне в другом, также крайнем положении.
Но как бы то ни было, наука отделилась от слова. В своих представлениях о мире она забросила его на вершину эволюционной пирамиды, отказав ему в праве быть «в начале», в основании мира. От проистекающих отсюда противоречий с ею же самой диктуемыми нормами мышления наука спасается, как тот человек, что нес на плечах своих дверь. Когда возникла опасность, он поставил дверь на землю и запер ее на ключ. Такой дверью стала теория эволюции.
