Я окончил МИФИ, факультет теоретической и экспериментальной физики по кафедре теорфизики. Аспирантура тоже была связана с теоретическими вещами, с гидродинамикой. Но внутреннее состояние требовало выбрать путь, который приближал меня к себе, и я ушел в Институт социологии. Окружавшие, кроме близких друзей, это трактовали по-разному, многие негативно. Но, сделав тот первый в жизни серьезный шаг через границы внутри себя, я понял, что прав. А культура, что меня окружала, которая назначала эти границы и ставила этот шаг под сомнение, эта культура не права.
Через десять лет я получил еще более радикальный опыт преодоления границ. Из отдела Шаталина, где разрабатывали план экономических реформ, я уехал на год в Грузию, а вернувшись в Москву, пошел в Театр на Таганке. Сначала осветителем, потом пожарником. Мне это было необходимо. Так от песенок шли выходы на принятие конкретных решений: как действовать, жить, что выбирать, куда идти. Прорастая в душе, песенки помогали этому.
Трубачи
Были песни, которые выдерживали требовательное отношение к себе, когда текст воспринимался не только буквально, впрямую, но и в более широком плане. Но были песни, которые не выдерживали. Например, песенка о маленьком трубаче.
Когда в «Перекрестке», в 98-м году отмечали 30 лет фестиваля новосибирского, Сережа Крылов спел песенку «Маленький трубач». Я тогда сказал ему, по-доброму, что «Маленький трубач» собран из обносков идеологической дряни, которой нам компостировали мозги. Сережа ответил тоже без аффекта чем-то вроде того, что «все вы, интеллигенты хреновы, не способны чувствовать реальность, принимаете за нее свои сны и фантомы...» Совсем недавно был вечер в Горбушке, Сережа там тоже пел «Трубача», зал подпевал с любовью. Все хлопали, туристы, кто там был, подпевали, замечательно, мило, тепло. Вот текст той песенки по памяти. Может, где-то ошибусь:
Кругом война. А этот в валенках,
Над ним смеялись все врачи.
Куда такой годится маленький,
Ну разве только в трубачи.
А что ему? Все нипочем.
Ну, трубачом, так трубачом.
Как хорошо, не надо кланяться,
Свистят все пули над тобой.
Везде пройдет, но не расстанется
С своей начищенной трубой.
А почему?Да потому,
Что так положено ему.
Но как-то раз в дожди осенние
В глухой степи, в чужом краю
Полк оказался в окружении,
И командир погиб в бою.
Ах, как же быть. ну как же быть?
О чем, трубач, тебе трубить?
И встал трубач. В дыму и пламени
К губам трубу свою прижав
И за трубой весь полк израненный
Запел Интернационал
И полк пошел за трубачом,
Обыкновенным трубачом.
Солдат, солдат, нам не положено,
И что там, верно, плачь не плачь,
В глухой степи, в траве некошеной,
Остался маленький трубач.
А он ведь вон все дело в чем,
Был настоящим трубачом.
От поделок советских идеологов- функционеров песенка о трубаче отличается искренностью и чистотой. В ней все верно, она точна.
Нов песне есть место, из-за которого текст просто рассыпается в дым. Кульминация, это когда полк «оказался в окружении, и командир погиб в бою». Где это было? «В глухой степи, в чужом краю». Спросите: что делал полк в чужом краю? Ребята в Горбушке могли бы и спросить себя. На дворе-то 2000 год, всем все известно.
У туристов своя жизнь. Костерок, компотец-кипяток, палатки... Они поют песенку, а тут капли дождя, угли костра. Нормально? Не то слово. Выбор: включать — не включать. Один выбирает одно, другому важно другое. Тоже нормально. А тут Афган в близкой памяти, Чечня - вот она. В 50-х, 60-х тоже было о чем подумать. Маленький трубач пел Интернационал жителям Будапешта, потом Праги. Вставай, проклятьем заклейменный, - кого в чужом краю полк должен был победить под звуки этой песенки? Такие вопросы за пределами сознания тех, кто вдохновенно поет
«Он ведь вон все дело в чем, был настоящим трубачом». Люди строят мир: «Я тебя слепила из того, что было. А потом, что было, то и полюбила». И отвяжитесь с вашими вопросами. Как не вспомнить Пригова:
Вся мелкая тварь, словно Пушкин, щебечет,
А крупная Лермонтовым говорит. Кому говорит и чего говорит?
А после стреляет в овал человечий, Который внизу где-то там проскакав. А тот говорит ему вверх:
