Южнее в долине им встречались строения, расположенные на далеком расстоянии друг от друга. Они шли вдоль большой реки, и пока все складывалось хорошо, но внезапно наши странники вынуждены были отойти от нее и очутились в непроходимой местности. Они расстроились, дороги не было. Перед ними снова стеной стоял глухой лес. Каким-то образом они сошли с дороги. Хотя она и не очень нравилась им, все же служила ориентиром.
А сейчас они реки вообще не видели.
Изнуренный Маттиас уселся прямо на землю.
— Где же мы ночевать будем? — спросил он, потеряв всякую надежду.
Калеб видел, как устал и замерз мальчик.
— Мы еще пройдем немного и когда увидим крестьянское подворье, попросимся переночевать на сеновале.
Маттиас согласно кивнул головой и тяжело поднялся. Они давно уже не встречали жилья, и надежды найти что-нибудь для ночлега были малы.
— Мы можем снова выйти к реке, — ободряюще сказал Калеб — Там возможностей побольше.
Они продолжали путь на одеревеневших ногах, и Калеб ничего не сказал, когда Маттиас взял его за руку.
Но в этот вечер удача сопутствовала им. Уже начало смеркаться, когда они снова услышали шум реки и сразу же после этого увидели свет, идущий из дома. Они так устали, что, не спрашивая разрешения, забрались на сеновал и заснули там.
Последними словами Маттиаса в этот вечер были:
— Калеб, что будет, если мы не найдем Гростенсхольма? Мы никогда не попадем домой.
— Найдем.
Впервые он почувствовал, что Маттиас сдается.
Это потрясло его. Маттиас, всегда был лучом света!
О своем будущем Калеб думал не часто. Он выбрался из шахты, и это было главным. Сейчас он прежде всего обязан позаботиться о Маттиасе, доставить его домой. Затем будет возможность позаботиться и о себе. Он молод и силен. Перед ним целая жизнь, открытая и свободная. Настоящий божественный подарок тому, кто был в течение четырех лет заперт в темноте.
Лес, через который им следовало идти на следующий день, был не так велик. Они обнаружили и мост через реку. И вот уже оказались на светлых открытых просторах Рингерике.
От твердой дороги, по которой они шли, у Маттиаса на подошвах появились волдыри. Он не жаловался, но Калеб видел, что каждый шаг для него мучителен. Мужество, как наблюдал Калеб, тоже покидало его. Волдыри оказывали влияние не только на чувствительные ноги…
Так добрались они до большого сельского района.
Калеб спросил встретившегося им крестьянина о Гростенсхольме. Крестьянин почесал затылок. Нет, он не знает, но пусть они спросят у судьи, который сегодня здесь ведет судебное заседание, он из Акерсхюса.
Маттиас рванулся вперед.
— Тогда он должен знать моего дедушку! Где он?
Крестьянин показал на самый большой дом:
— Суд идет в усадьбе пастора. Должен быть разрешен один спор, а стороны между собой сильно враждуют, — усмехнулся он с беззаботным злорадством постороннего.
Они направились к усадьбе пастора. В заседании, видимо, был перерыв, так как в сенях стояло много крестьян, обменивающихся мнениями. Никто не обращал внимания на двух оборванцев, которые тихонько проскочили в дом.
В большой гостиной дома пастора, превращенной в зал заседания суда, сидел помощник судьи и вел серьезную беседу с судебными заседателями. Неподалеку от него находилось несколько человек, которые тихо беседовали.
Дальняя дверь зала открылась, несмотря на протесты охраны, и помощник судьи услышал детский голос, визжащий от радости:
— Дедушка! Это дедушка, Калеб! Иди!
Барон Даг Мейден оглянулся с раздражением. Кто мешает?.. И только тогда понял, что обращаются так радостно к нему.
Дедушка? Сейчас у него только один внук Колгрим. А это не его голос…
Два бедно одетых мальчика мчались через зал. Охрана не могла их остановить. Глаза всех сейчас были направлена на вторгшихся в зал оборванцев. Мальчик постарше, которого скорее можно было назвать подростком, двигался менее решительно за маленьким, несшимся вперед, улыбаясь во весь рот.
— Дедушка!
Даг Мейден почувствовал больные удары в сердце. Этого не может быть…
Нет, он не должен надеяться, чтобы вновь не разочароваться.
Но рыжие волосы — больше не вьющиеся — черты лица, глаза, как у Маттиаса… О Боже! Это он!
