Корчной рассказал о причинах неудачной игры Бориса Спасского в другом межзональном турнире, недавно закончившемся в Маниле. По просьбе Бориса он провел с ним месяц в Сочи, но настоящей подготовки не получилось: Спасский был вынужден дважды летать в Москву, чтобы уладить визовые проблемы. Но больше всего Виктор говорил о советском бойкоте предстоящей Олимпиады в Израиле. Комментируя это решение властей, он заметил, что не видит в нем ничего странного: оно полностью вписывается в политику огромной русской империи, известной своим антисемитизмом.
Когда я, позвонив в Амстердам, задал скорее риторический вопрос, как, по его мнению, отнесутся к такому интервью в Москве, – повисло долгое молчание: было очевидно, что он уже думал об этом. Уверен, что именно это импульсивное интервью явилось последней каплей. Да и сам Виктор позднее признавал:
«Даже играя в Амстердаме, я совершенно не был уверен, что останусь на Западе именно сейчас. Да, я решил порвать с Советским Союзом, но еще не обрел достаточной уверенности, чтобы сделать это немедленно. Ведь, учитывая близящиеся кандидатские матчи, во мне еще нуждались, я мог, продолжая выезжать за границу, вывезти на Запад побольше вещей, которые были мне дороги. В этот раз я тоже взял с собой кое-какие письма моих друзей и не менее ценные – моих врагов. Но молчать больше я тоже не мог. Да, я воспользовался своим правом свободного человека сказать всё, что действительно думаю, и с этого момента, никогда фактически не проявляя себя в политике, я стал диссидентом, к тому же явным. Если до этого о моих взглядах знали только близкие, то теперь о них стало известно всем. И я с чистой совестью принял решение остаться на Западе – раз и навсегда».
Но в день моего звонка Корчной окончательного решения еще не принял: когда я спросил, помнит ли он, что по возвращении в Ленинград нужно передать вещи моей сестре, Виктор ответил, что помнит всё превосходно и позвонит ей тут же по прибытии.
Уезжая на межзональный, я оставил Корчному несколько адресов, в том числе голландского писателя и профессора-слависта Карела ван хет Реве. Профессор, которого я время от времени встречал на разных симпозиумах и конференциях, посвященных проблемам Советского Союза, был известен и в шахматных кругах. Во время войны, будучи студентом-филологом, он давал уроки русского Максу Эйве, а в 1948 году в качестве переводчика провел шесть недель в Москве, где Эйве играл в матч-турнире на первенство мира.
В шестидесятые ван хет Реве работал несколько лет в Советском Союзе корреспондентом голландских газет и в итоге был выдворен из страны. Я жил еще в Ленинграде, и прекрасно помню статью в «Известиях» с говорящим названием: «Снимите ваши черные очки, господин профессор!» Вернувшись в Голландию, ван хет Реве стал одним из учредителей «Фонда имени Герцена» – организации, публиковавшей и распространявшей запрещенную в СССР литературу. Имея опыт жизни в Союзе, он лучше других понимал, что ожидает семью невозвращенца, и только качал головой, узнав о планах гроссмейстера. Но все остальные аспекты отходили у Корчного на второй и даже на третий план, когда речь шла о его шахматной карьере, а этого ван хет Реве знать не мог.
Тогда в амстердамском доме профессора гостил только что высланный из СССР известный диссидент Андрей Амальрик, автор нашумевшей книги «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?» Корчной рассказывал мне, как пришел к Амальрику за советом, приводя аргументы «за» и «против» возвращения.
– С одной стороны, – говорил он, – если я попрошу политическое убежище, жизнь моей семьи там станет невыносимой, с другой – после такого интервью вполне вероятно, что мне закроют выезд навсегда, с третьей – жизни для себя в Союзе я больше не вижу, с четвертой…
Амальрик слушал не перебивая. Когда все аргументы иссякли, Виктор спросил:
– Как бы вы поступили на моем месте?
Амальрик лишь улыбнулся в ответ:
– Зачем вы меня спрашиваете? Вы ведь сами давно уже всё решили…
В последний выходной день на межзональном турнире, 27 июля 1976 года, я отправился из Биля в Монтрё, где уже много лет жил в отеле «Монтрё-Палас» Владимир Набоков. Зная, что писатель каждый день покупает газеты в киоске неподалеку, я надеялся встретиться с ним или даже поговорить. Но никакого Набокова я не обнаружил, зато увидел в том же киоске газеты на разных языках, кричащие аршинными шапками:
