— А хозяйка ваша жива?
— Давно померла… уже лет десять будет, как померла… — оживленно затараторила бабка, ставшая заметно бодрей после выпитой водки, — она в то самое лето померла, когда меня выгнали из имения… Вот тогда меня Шимон и пустил к себе в хату; пошли ему за это господь всякой удачи… «Поможешь, дескать, Кристине по хозяйству!..»
— Померла, — перебил незнакомец разболтавшуюся бабку, и его остановившийся взгляд снова вперился в ее лицо. — А вас, мать, зовут Настуля… вы служили в имении ключницей.
— Ну да! — обрадовалась бабка.
— А вы про это откуда же можете знать? — спросил Алексей.
Но прохожий не слышал его вопроса или не хотел отвечать. Он обвел взглядом горницу.
— Давно ли, хозяин, вы эту хату выстроили?
Неторопливо и равнодушно Микула объяснил, что хата старая, но недавно он ее подправил, сменил подгнившие венцы да прорезал пошире окна…
— Вот я и смотрю, будто непохожая стала горница…
— А разве вы тут были когда? — спросил бондарь.
Но прохожий опять не ответил. Не переставая есть, он озирался по сторонам. Долго смотрел он на бондаря и на Алексея и вдруг сказал:
— Вот оно как. Так старой уже нет!
И, помолчав, прибавил:
— Да и Яська нет!
— Какого Яська? — вынимая трубку изо рта и зорко вглядываясь в гостя, спросил старик.
— Ну вот, какого! — засмеялся гость. — Да вашего третьего сына, хозяин!
— А сами-то вы здешний, почему вы все знаете? — удивилась Еленка.
— Верно, вы уже были тут! — догадалась бабка, с любопытством тараща на него окаймленные красными веками выцветшие глаза.
— По всему видать, вы тут не впервой, — сказал Микула.
Осаждаемый вопросами, незнакомец сперва было нагнулся над столом, скрывая лицо, но потом с какой-то глухой злобой буркнул:
— Ну, был я, был… так что же, хоть и был?
Однако он тотчас подавил свое раздражение или злобу и с безразличным видом объяснил:
— Да был я тут… в имении работал, когда строили новый господский дом… на стройке нового дома я работал…
— Давненько это было, пожалуй лет двадцать назад, — заметил Микула.
— Двадцать с лишком, — поправил гость.
— Шутка ли, сколько в ту пору чужих приходило на стройку наниматься… — вмешался в разговор бондарь.
— Да немало. Вот и я нанялся…
Старик пристально поглядел на пришельца.
— Что-то мне все мерещится… то кажется, будто я вас знаю… то кажется, что не знаю…
— Ей-богу, — встрепенулась бабка, — не сойти мне с этого места, коли я вру: да ведь и у меня так же… то мне кажется, будто я вас знаю… то кажется, что не знаю… Может, случалось мне говорить с вами, когда вы тут новый дом строили…
Прохожий улыбался и со странным упорством разглядывал ее высохшие, сморщенные, желтые, как воск, руки.
— Ох, мать, говорили вы со мной, — начал он, — и не раз, не два и не десять раз говорили… Ох, этими руками вы приносили мне хлеб с медом или с маслом — тайком для меня брали из господской кладовки… ха-ха-ха-ха!
Он громко смеялся, запрокинув голову, но глаза его потемнели и пылали, как раскаленные угли.
— Чтоб меня нынче же ночью удушило, коли я помню… не помню… говорила ль я с вами, или не говорила, давала ли я вам хлеб, или не давала — ничего не помню, только чудится мне, будто я вас знаю, а может, и не знаю… Да ведь знаю! Нет, не знаю! Ох! Да что же это такое?
Две пары глаз — зоркие и проницательные, глядевшие из-под нависших бровей, и выцветшие, поблескивавшие искорками любопытства и быстро бегавшие под красными веками, — устремились на пришельца; он забеспокоился, опять стал потирать руки, бессмысленно рассмеялся и, встав из-за стола, широко шагнул к печке. Тут он выпрямился, заложил руки за спину и с высоты своего роста бросил взгляд на сидевшую за прялкой девушку; когда он подошел, она перестала прясть и от смущения или от робости опустила руки на колени. Посматривая на нее, незнакомец спросил:
— А ты кто же, дочь хозяина?
Девушка зарумянилась и, отворачиваясь, шепнула:
— Ага. Дочь.
— Верно, меньша́я? Верно, тебе и двадцати лет нету?
— Да, нету…
— А старшая сестра, Марыська, жива или померла?
— Жива…
— Вышла замуж?
— Вышла…
— А где она? Тут, в деревне?
— В Дубровлянах… Там у мужа ее хата…
— Ага! Хата у ее мужа… Стало быть, своя хата… Это хорошо… ах, ах, ах!
