Все смотрели на него, задрав головы и от изумления открыв рты. Среди общего молчания сквозь клубы дыма послышался низкий суровый голос:
— А вы откуда знаете, как это было?
— И правда! Вы-то откуда знаете? — повторили вопрос еще два или три голоса.
Как будто почуяв в этих настойчивых вопросах враждебный выпад, прохожий вызывающе поднял голову и, грозно сдвинув брови, обвел горящим взором хозяев хаты.
— А вот знаю! Ну и что же, что знаю! Умное слово дуракам в диковину… Аааа! Поразевали пасти!.. Откуда я знаю? Будто нет у людей языков и нельзя рассказать?.. Люди рассказывали, а я слушал… Тьфу!
Он сплюнул и вдруг снова забеспокоился, растерянно огляделся по сторонам, нашел глазами свою палку и потер руки. Алексей дерзко смотрел ему в лицо.
— Что-то вы уж очень много знаете про этого Бонка, — начал он. — Точно вы его когда видали…
Незнакомец презрительно пожал плечами.
— А где я мог его видеть? Не видал. Я из Пруссии иду… Двадцать с лишком лет я не был в этих краях.
— Жаль, что не видели, а то вы бы нам рассказали, каков он с виду… Легче было бы его поймать… Ох, попадись он мне, поймал бы я его с великой охотой и до всякой полиции сам спустил бы с него шкуру…
— Ого, такой молодой, а уже рад бы с людей шкуру спускать! — усмехнулся прохожий.
— Да ведь он разбойник! — вскочив с лавки, запальчиво вскричал молодой крестьянин. — Я нынче от самого писаря слыхал: «Лавки, говорит, грабил, фальшивые деньги делал, а всего, говорит, хуже то, что со своими сообщниками троих человек убил…» И такого зверя жалеть? Ох, уж излупил бы я его!.. Чтоб не повадно ему было других убивать…
И он погрозил кулаком.
— Тише ты! Тише, Алексей! Не ори так! — унимала мужа молодая жена, оттаскивая его за полу распахнутого полушубка.
Но и бондарь взмахнул рукой, сжимавшей рубанок.
— Чтоб ему вовек добра не видать за то, что он загубил невинных людей…
— Ой! — ужаснулась Ганулька. — Может, он опять разбойничать станет…
— Непременно станет… — подхватила бабка, — разбойник-то какой: в крови людской купался…
— Чтоб ему все кости повывернуло… Чтоб его паралич хватил…
— Станет он иль не станет разбойничать, — угрюмо молвил бондарь, — а поймать его надо, не то он собьет шайку и будет красть коней…
— Ну, это шалишь! — крикнул Алексей. — Не будет он коней воровать, как палач ему влепит двести плетей…
— Ай, ай! — взвизгнула Ганулька.
— А тебе-то что? — напустился на нее Алексей, но тотчас же оглянулся на жену: склонив свой тонкий стан, она тоже причитала:
— Ой-ой-ой! А-а! Ой-ой-ой!
Старая Настуля, подперев рукой иссохшую щеку, громко, на всю хату вздыхала:
— Господи боже мой! О господи милостивый…
Пятнадцатилетний Ясек точно остолбенел; выкатив глаза и приложив обе руки ко рту, он выл дрожащим голосом:
— У-у-у-у!
— Вот до чего напугались, что разбойнику дадут плети! — засмеялся Алексей.
Прохожий уже не стоял, как раньше, выпрямившись во весь рост. Когда Алексей первый раз упомянул о плетях, можно было увидеть, как под тонким сукном его рваного сюртука задвигались и медленно поднялись лопатки, голова, словно от внезапного удара, поникла, подбородок коснулся груди.
— А вытерпит ли шельмец? — полюбопытствовал бондарь.
— Ого! И как вытерпит! — уверял Алексей. — Еще на край света пойдет в кандалах, куда прикажут, да там с утра до ночи будет под землей молотом махать или тачку возить…
— Ох, бедный он, бедный! — вздохнула Еленка, крепче прижала к груди лежавшего у нее на руках младенца и принялась его укачивать.
— Ох, и зачем он на свет явился? Зачем его господь на этот свет послал? — вздыхала Настуля.
— А я бы, верно, не вытерпела… нипочем бы не вытерпела… так бы и утопилась… — говорила Ганулька.
Кристина бросила мыть посуду и выпрямилась; высокая, сильная, статная, она стояла со скрещенными на груди руками, устремив в огонь темные глаза. Красивый рот ее слегка кривился и хмурились темные брови. Когда все умолкли, она заговорила низким, глубоким голосом:
— А ведь и его мать когда-то укачивала на руках и баюкала…
Прохожий вдруг поднял голову и обернулся к ней. Долго он смотрел на нее, потом нагнулся почти к самому ее лицу и громким, свистящим шепотом сказал:
