Я забрал ее у них, говорит папа. Она была вся в черной, белой и красной краске. И в крови.
Я закрываю уши. Я зажмуриваюсь.
* * *
Для моих я такой же, говорит папа. Сейчас он разговаривает с мамой, и я могу слушать. Еще неизвестно, смеется он, может быть, я для них еще страшнее. Исчадие ада. Живой покойник. Поэтому ты так старательно принимаешь ее? — спрашивает мама. Папа молчит. Я слышу, как он дышит. То есть я слышу, как он не дышит сейчас. А потом слышу, как он вздыхает.
Как себя, говорит он. Как будто себя.
Извини, говорит мама.
Ничего, говорит папа, и я слышу, что он старается улыбнуться.
Тогда вздыхает мама.
Я слышу, как они дышат в темноте.
* * *
Встретили беременную женщину с большим животом. Мама шагнула вперед и загородила меня, а рукой удерживала меня за плечо, чтобы я не высунулась. Я не собиралась. Я растерялась и не поняла, что с ней случилось.
Встретили мамину коллегу. Она сказала, что я очень миленькая в этой красной шапочке. Мама смотрела на нее и улыбалась. Мамина коллега еще раз сказала, что я очень миленькая в шапочке. Посмотрела в словаре. Пишется с двумя «л».
Встретили соседа с ротвейлером. Очень похожи.
Встретили соседку. Она спросила: что она у вас не улыбается? Я улыбнулась.
У меня не только шапочка красная, а еще и платье.
Папа в больнице. С ним правда-правда все в порядке. Старые раны.
* * *
Папа пообещал тому человеку, что именно это имя будет записано у меня в документах. Если только я сама не передумаю. Или не вспомню свое настоящее имя. Это и есть мое настоящее имя. Я не вспомню. Нет.
* * *
Папа в больнице. Мама в кабинете. Они говорят с кем-то, но я слышу только их. Как будто друг с другом.
— Как тебе с этим?
— Нет, так не болит… Нет, не больно. И так тоже.
Я слышу, как он улыбается.
— Нет, нет… оу! Вот так — болит… немного.
— Оставайся в этом…
Я остаюсь. Мне страшно, но я остаюсь. Папе тоже больно, а что немного — он врет, я слышу по голосу. Я не вспомню, я не хочу вспоминать.
Я закрываю уши.
Но я помню: в каждом их слове — любовь.
* * *
Мне очень понравилось улыбаться. Теперь каждый раз, как ее встречаю, улыбаюсь. И когда на меня смотрят неприятно, улыбаюсь. И когда показывают пальцем, улыбаюсь.
А еще я могу улыбаться просто так. Когда захочу. Кому захочу.
Мама сказала: это действительно жестоко, но я тебя понимаю.
Папа сказал: переживут как-нибудь.
Мама сказала: только не беременным.
Я пообещала, что беременным не буду.
Папа поправил пушистый шарик на моей красной шапке и мы пошли гулять.
Шарик похож на щенка.
* * *
Папа никогда не говорит Зигги, или Мунда, или Фредди. Как только меня не пытаются называть!
Он даже просто Зигмундой не зовет никогда. Только полностью Зигмунда Фрейда. Для меня это звучит так, как звучало бы — Зигмундинья… Ну вот так же длинно и ласково. Как будто ему нравится произносить каждый-каждый звук моего имени, и он не ленится, произносит: Зигмундафрейда.
Я не помню, как меня звали, когда меня не было.
* * *
Шарик похож на щенка. Я дую ему в нос и сую свой нос в его мех. В нем тепло, и когда я выдыхаю в него, теплый воздух дуется мне на губы. Я умею улыбаться. Не только так, чтобы напугать соседку. Я умею улыбаться просто так. Я улыбаюсь просто так, когда теплый воздух из мохнатого шарика дуется мне на губы.
* * *
В витрине красный свитер. Он весь белый, а рукава красные и красное сердце спереди. Там написано «я-сердце-обниматься». Я спросила маму, что это значит. Мама сказала, что сердце означает любовь. И что надо читать «я люблю обниматься».
Я сказала маме, чтобы купила мне этот свитер. Пожалуйста.
А то как люди узнают, что у меня тоже есть такое сердце, спереди, красное, обниматься. Только внутри.
* * *
Мне приходится подворачивать рукава.
Я хотела именно этот свитер с витрины. Так хотела, что почти не могла говорить. Все равно у них не оказалось таких свитеров детского размера. Но они не хотели снять этот свитер. Кажется, они хотели, чтобы мы скорее ушли. Сначала я подумала, что мама этого не замечает. Папа бы точно заметил. Я стала сердиться на маму. Но когда они все-таки сняли этот свитер с манекена, я поняла, что мама умеет улыбаться не хуже меня. Только она не хочет, чтобы люди отвернулись, даже наоборот, она хочет, чтобы они не отворачивались и согласились с ней.
