Петер, казалось, не слышал ее:
— Давайте, — предложил он, — прогуляемся немного пешком.
Он толкнул ворота кладбища, и они пошли по кипарисовой аллее, ветки деревьев, казалось, вздыхали. Порой какая-нибудь дата, эпитафия, выбитое на могильном камне имя привлекали их внимание. Г-жа Валь-Дидье сказалась усталой и вздохнула.
— Я совершенно измотана. Сил никаких нет. Верно, от свежего воздуха.
Петер, не раздумывая, предложил ей присесть у могилы семьи Дюжантиль, утопающей в зарослях шиповника.
— У могилы? Ни за что!
— Почему? Самое место для отдыха.
— Да, но какого отдыха! — возразила она, потом, опасливо оглядываясь, все же позволила себя уговорить. Он устроился рядом. Неожиданно поднялась стая птиц, закружилась венцом и канула в вышине. Г-жа Валь-Дидье сорвала цветок, принялась обрывать лепестки, приговаривая:
— Любит, не любит, любит… Совсем не любит! — воскликнула она, не решаясь притронуться к последнему лепестку, оставшемуся в серединке.
— На кого вы гадаете? — спросил Петер.
— На вас, — ответила она.
— На меня? Разве цветок может рассказать вам о моих чувствах? Вы хотите заставить солгать этот невинный цветок? Катерина, я вас…
Он замолчал, г-жа Валь-Дидье не отрывала от него глаз. Он прищурился, словно пытаясь увидеть в ней чьи-то далекие черты; дыхание его стало прерывистым, он задыхался, черты лица обострились, ноздри задрожали, губы приоткрылись, и Катерина, в каждом из этих признаков распознавая неминуемое приближение поцелуя, заволновалась, расслабилась, веки ее смежились, как вдруг «Апч-хи!» Петер фон Эль чихнул. Она отпрянула от него.
— Будьте здоровы, — сказала она и, не зная, как вести себя дальше, пробормотала первые попавшиеся строчки прочитанного утром стихотворения.
Петер достал носовой платок, снова чихнул, попросил прощения, высморкался и спросил, о чем она говорила.
— Что вы сказали, Катерина? Чертовы чиханья помешали мне расслышать.
— Я сказала: «Не могилой ли станет постель любви?»
— О! Такой образ мне не нравится. Пойдемте отсюда.
По дороге домой они остановились у торговцев глиняной и металлической посудой. Катерина в этот вечер нарядилась к интимному ужину в саду византийской мадонной.
Она выглядела ослепительно красивой. Он сделал ей комплимент: «Как вы хороши, Катерина, надеюсь, что сердце у вас не такое переменчивое, как внешность. За три недели я видел вас все более красивой и всякий раз иной. Это, поверьте, вызывает даже некоторое беспокойство», а потом, словно проведенный вместе день превратил г-жу Дидье в его кузину, обнял и расцеловал ее в обе щеки. Она хотела быть ласковой и жаждала ласк, и, конечно, надеялась, что выражение восхищения будет подкреплено более нежными жестами, поэтому вместо того, чтобы удовольствоваться поцелуем, прижалась к нему, а он из вежливости не решался высвободиться. Его это стесняло, она была полна любви, и их неподвижно застывшая скульптурная группа простояла бы еще Бог знает сколько времени, если бы не раздался звонок в дверь. Г-жа Валь-Дидье бросилась в дом и зашла в буфетную:
— Я никого не принимаю. Меня нет, — сказала она.
— Но, мадам, это ваш муж, ваш муж и мадемуазель Клотильда. Я видел их в окно.
— Как? Зачем? Я сошла с ума или они сошли с ума! Что же делать?
— Ну, так веселей, — ответил дворецкий, направляясь к двери.
Г-н Валь-Дидье прибыл из Англии, где раньше, чем рассчитывал, покончил с делами. Он воспользовался неожиданно представившейся возможностью, чтобы заехать в пансион за дочерью и отвезти ее в Лондон. Два дня они ходили по ресторанам, театрам и музеям, потом Клотильда заметила отцу: «Пока мы тут развлекаемся, мама там совсем одна готовится к встрече с нами. Поедем поможем ей, устроим сюрприз».
Г-же Валь-Дидье удалось скрыть досаду. Она встретила мужа и дочь радостной улыбкой, упрекнула в скрытности, а когда излияния закончились, проводила на террасу и представила им Петера фон Эля.
Г-н Валь-Дидье умел владеть собой. Он мыслил философски и не позволял чувствам, каковы бы они ни были, смутить свой покой. Он был жизнерадостен, великодушен и сделал вид, что очень рад компании незнакомца, тем более, что тот действительно сразу понравился ему. Что касается Клотильды, она тут же влюбилась в молодого человека, чья красота поразила ее. Слуги поставили еще два прибора, и ужин, на который так рассчитывала г-жа Валь-Дидье, превратился в семейное торжество.
