Ему нравились в женщинах ножки, ручки, неповторимость улыбки, их своеобразная игра, их трепетание, кокетливость, аромат. Он постепенно превратил жену в некий канон любимой женщины, а она сделала его самым счастливым мужчиной. Он осыпал ее подарками, горделиво показывал ее в обществе и чем больше ею восхищались, тем больше влюблялся в нее, словно взоры, обращенные на нее, обновляли его любовь, придавали ей новую форму, добавляли пылкости и увеличивали привилегии близости. Эта пара стимулировала воображение окружающих. Возраст и внушительная внешность г-на Зарагира подчеркивали молодость жены, которая казалась его дочерью и к которой он относился как к любовнице. Знакомые друг у друга их оспаривали, их присутствие обеспечивало блеск и успех светским мероприятиям. Г-жа Зарагир, сохраняя душу провинциалки и внешность девушки, играющей в теннис, осознала свое положение, приобрела уверенность и скоро стала объектом снобизма. Она царила в Тижу и организовала свою жизнь так, как она сделала бы это в сельской местности где-нибудь во Франции. Она любила животных, любила птичий двор, огород, умела доить коров, собирать куриные яйца и ухаживать за любимыми растениями мужа. Она организовала кружок вышивания, в котором охотно занимались девочки из округи. С огромной соломенной шляпой на голове, в белой блузке и плиссированной юбке из черного сатина она ездила верхом на рынок в окрестные деревни, где наивные и живописные крестьяне разглядывали ее, словно королеву. Это ее забавляло, а еще она любила в сумерках выезжать на прогулку в экипаже, запряженном двумя белыми лошадьми, привезенными из Европы. Ей также нравилось приручать птиц, которые летали вокруг нее кругами и садились ей на плечи и на голову. Такая у них была манера оказывать ей почести, и она смотрела на это, как на свое завоевание, называя их «моими комплиментами». Когда г-н Зарагир возвращался вечером в Тижу, она встречала его в длинном, со шлейфом платье из тонкого белого батиста с голубыми бантами и в голубых атласных туфельках. Он целовал ее и говорил: «Ты пахнешь голубым цветом». Ему нравилась ее стыдливость, придающая особую ценность порывам страсти, и он дорожил внешней сдержанностью супруги, запрещая ей в этой связи одеваться в розовое, особенно носить розовое белье, которое считал верхом вульгарности. «Красноречивость розового цвета просто скандальна», — говорил он. По вечерам, если они были одни, он читал ей, пока она занималась рукоделием, а по воскресеньям приглашали друзей на ужин, лишенный каких бы то ни было светских церемоний. В такие ночи вечера в гостиных и во внутреннем дворике играли и пели гитаристы, все были слегка навеселе, мужчины усердно ухаживали за хозяйкой дома, а дамы обступали г-на Зарагира, увлекали его в сторонку и тешили себя надеждой, что когда-нибудь он изменит жене. Как во всех прочих местах, здесь он тоже приковывал к себе взгляды и был центром внимания.
Так они и жили в самом что ни на есть нежном согласии. Г-н Зарагир часто путешествовал, причем всегда один, так как жена ни за что не хотела покидать Тижу, даже когда он отправлялся в Европу, где за пять лет он побывал пять раз. Эти недолгие разлуки еще больше их сближали, поскольку давали им возможность мысленно целовать и ласкать друг друга, как в первые часы их прекрасной любви.
Г-жа Зарагир часто получала письма от родителей и от брата, но муж не спрашивал ее, о чем они пишут. «Они положительно отнеслись к тому, что я предпочла тебя Луи Дювилю», — сказала она в начале их совместной жизни, и с тех пор он их презирал. Время не изменило его чувств: ему не хватало Вальронса.
Что касается г-на Дювиля, то он был безутешен и не писал г-ну Зарагиру лишь из солидарности с сыном. «К чему эта ссора? Все портит гордость», — говаривал он потихоньку юным дамам, скучавшим, как и он, по нему. В Вальронсе октябрь стал самым печальным месяцем в году.
— Мне надо съездить в Европу, — сказал однажды г-н Зарагир жене. — Во Франции у меня накопилось много дел, и мне это совсем не нравится. Хотя туда я езжу без особой охоты, потому что во Франции мне обычно бывает очень грустно.
