— Хочу жить здесь и только здесь, — сказала она. — Здесь у меня ощущение, что я нахожусь дома, это мой дом.
Стены прихожей и столовой были облицованы плиткой из белого фаянса с синими рисунками, представляющие собой то повторяющийся орнамент, изображение морских сцен или обширных пейзажей. В гостиных стены были побелены известкой. Ряды свечей в серебряных бра освещали там картины голландских мастеров и зеркала в широких рамах черного дерева. На окнах висели двойные шторы из белого муслина и бледно-голубой муаровой ткани наподобие той, какой были обиты стулья из черного палисандрового дерева.
Большая часть вещей в Тижу была из серебра, даже ванны и тазики, в которых росли олеандры, лимонные деревья и еще какие-то вьющиеся вокруг бамбуковых подпорок растения. В центре гостиной круглый диван, обитый плюшем с восточным орнаментом, окружавший большую клумбу из колеусов и древовидных папоротников; все это напоминало знаменитые сады Монсеррата, близ Лиссабона. Для Зарагира растения всегда были чем-то диким. Он их называл «мои маленькие дикари», и самые редкие из них в Тижу являлись подарком г-на Дювиля. Вот почему г-н Зарагир не хотел после женитьбы жить в доме, где воспоминания о лучшем его друге постоянно тревожили бы его совесть. Когда он признался в этом жене, та только пожала плечами:
— Нельзя же вечно печалиться. Слава богу, мы далеко от Вальронса.
Ответ этот г-ну Зарагиру не понравился.
В тот вечер после ужина они расположились рядом на широком шезлонге во внутреннем дворике. Г-н Зарагир держал в руках веер, обмахивал им время от времени себя и жену и молча курил сигару.
— О чем ты думаешь? — спросила жена.
— Я думал о «Гербарии» и о тех минутах, которые мы там провели в последний наш вечер в Вальронсе.
— Ах, — сказала она, — ты не весь принадлежишь мне. Я ревную тебя к твоим воспоминаниям и сожалениям.
— Наши сожаления борются с рассудком, — ответил он, — и таким образом приковывают к себе наше внимание.
Тут г-жа Зарагир привстала:
— Слушай, я любила Дювилей, да, любила, а сейчас, слушай внимательно: сейчас я их ненавижу. Мы причинили им боль, сожалею, но в жизни, волей-неволей все так или иначе испытывают боль. Открой любую газету, и ты сразу наткнешься на какой-нибудь рассказ о людях, убивающих друг друга из-за любви, а ты хочешь, чтобы я жалела Дювилей? У них есть свое крупное дело, есть деньги, здоровье, и они могут утешаться своей ролью жертв. Чего им не хватает, я тебя спрашиваю? Меня надо жалеть, а не их. Ты сваливаешь на меня ответственность за то, что произошло, и злишься, будто по моей вине ты лишился твоих дорогих Дювилей. Добавлю к этому, что…
— Довольно! — перебил ее г-н Зарагир. — Ты меня огорчаешь и рискуешь мне разонравиться. Будь девочкой ревнивой и вспыльчивой, но если ты бессердечная женщина, не показывай мне этого. Будь осторожнее и не лишай себя оснований быть счастливой. Запомни: я терпеть не могу жалоб и упреков.
Он встал, отшвырнул далеко в сторону сигару, из которой посыпались искры, и ушел. Г-жа Зарагир тоже встала, топнула ногой, закричала, позвала мужа и, не получив ответа, вошла в дом. Но там его не было. Не видел его и никто из слуг. Г-н Зарагир уехал, отправился в свою деловую поездку. Она поняла урок и заплакала. Горничная, толстая негритянка, помогла ей улечься в постель, положила на туалетный столик стопку носовых платков и обмахивала ей опахалом лицо, пока она не заснула. После этого вечера дни, проведенные ею в одиночестве, беспокойстве и печали, способствовали тому, что она еще больше привязалась к Тижу. Она поняла, что была неправа, испугалась, что утратит свое очарование, и стала ждать г-на Зарагира, одновременно боясь будущей встречи с ним. По возвращении он увидел ее удрученное и виноватое лицо, что его успокоило, усилило его нежность к жене и добавило ему поводов баловать ее еще больше. Отныне, когда он, не скрывая сожалений, говорил о Вальронсе, она слушала его, улыбаясь, словно делила с ним воспоминания о том времени.
Г-жа Зарагир была в общем женщиной неглупой, но и особым умом не блистала. И муж не жалел об этом. «Ум у женщины спорит с добротой, часто лишает их естественности и внушает им претензии, снижающие способность любить. Ум у них в ссоре с желанием», — говорил он.
