Внук!
Она к нему протягивает руку,
Включает свет — и никого вокруг.
Стоит одна.
Ни шороха,
Ни звука.
Дверь — на крючке.
Стена.
А на стене
Смеется молча парень в гимнастерке…
А там,
На оборотной стороне
Большой Земли,
В полуденном Нью-Йорке,
Заныла рана старая.
Шофер,
Зубами скрипнув,
Отвернул с Бродвея
И застонал…
А пуля до сих пор
Лежит в Европе,
Медленно ржавея.
С нее и червь
Не сточит чешую,
Не разгрызет
И мышка полевая.
Она лежит, прекрасно сохраняя
Ручную обтекаемость свою.
Сойдут снега —
Она
Не прорастет.
Пройдут дожди —
Она
Не разветвится.
Уже давно
Над Рейном ночь плывет.
И Хорст уснул.
Ему прекрасно спится.
Закапал дождь.
И грянула гроза,
Хлестнув по окнам
Громовым раскатом.
Хорст разомкнул смятенные глаза:
Война?!
Ах, да! Она была когда-то…
Вина?
Постой…
А в чем его вина?
Судить о прошлом —
не его забота.
Дышала рядом теплая жена.
Его жена,
Заботливая Лотта.
И не саднила рана у виска,
Давным-давно заштопанная рана.
Смещалась тьма.
Толкались облака.
Который час?
Вставать, пожалуй, рано.
И, повернувшись на бок со спины,
Он задремал.
Плескался дождь на плитах.
А может быть,
И не было войны?
А может быть,
И не было убитых?
А может быть, не он совсем,
Не он
Когда-то сделал
тот
начальный
выстрел?!
В рекламных трубках
Трепетал неон,
И время шло
Размеренно и быстро.
