А по ночам, когда уснет жена,
И сын уснет,
И выглянет луна,
Он у плиты колдует не спеша,
На протвень
пули
сыплет
из ковша.
Гудит огонь
В три радужных венца —
И покидают червячки свинца
Свои личинки
С винтовой резьбой.
И вот уже
Серебряной водой
Течет свинец,
Подсвеченный слегка,
Сосульчато
спадает
с желобка
В чугунный таз
И застывает в нем
Тяжелым льдом.
А дом,
Угрюмый дом
Наполнен сном,
Наполнен тишиной.
Лишь костылям не спится за стеной.
Они скрипят и стонут,
Костыли,
Как, может быть, в лугах
Коростели.
Скрипят, скрипят
Уже который год…
А — к черту их!
Отдал бы их в ремонт.
Так думал Хорст.
И густо, не спеша
На протвень
пули
сыпал
из ковша.
И ничего.
Освоился.
Привык,
Как привыкает к желудям
лесник,
Как привыкает к голышам
рыбак.
А может, пули
сами
просто так
Росли, росли и выросли?
С травой!
А может, их понакатал прибой
В давным-давно прошедшие века?
Как просто все!
Качались облака.
Плескался Рейн за валом в камыше.
И стрельбище — не стрельбище уже,
А просто место
выроста
свинца.
Хорст отдыхал, стирая пот с лица.
И снова рыл и просевал сопя.
Впервые он работал на себя
За все года.
Но как-то раз,
Когда
Сошла с полей горячая страда
И ветерки струились по стерне,
Вдруг вырос
человек
на пустыре.
На расстоянье выстрела как раз.
Лицо — пятно туманное,
Без глаз,
Без возраста.
По гребешку траншей
Он шел к нему, похожий на мишень.
Взошел на вал, где сбилась лебеда,
И проступили на лице
Года,
Глаза,
Морщины,
Очертанья скул.
— Салют! — сказал
И пули зачерпнул
Из рюкзака. —
Ого! — сказал. — А я…
А я-то думал:
Мертвая земля.
Не пашут здесь, не сеют и не жнут.
Ну что возьмешь со стрельбища?
А тут
Смотри какой тяжелый урожай,
Сплошной свинец.
— А ты давай шагай! —
Отрезал Хорст.
И, распрямившись в рост,
Лопату вбил.
