Летит Земля
С восхода до восхода,
Из года в год,
Со скоростью мгновенной:
Великая —
В ногах у пешехода
И капельная точка —
Во Вселенной.
Единая!
С пятью материками
И с выводками разных островов,
Спеленатая мягко облаками,
Овеянная тысячью ветров.
Летит Земля.
Вся в росах и туманах,
В потоках света,
В посвисте снегов.
Пульсирует в ручьях и океанах
Вода —
Живая кровь материков.
Она то струйкой вяжется неясной,
То многобалльной
дыбится
волной.
Не будь ее —
И не было бы красной,
И не было бы лиственно-лесной.
Земля добра.
И голубая Вега
Не может с ней сравниться,
С голубой.
Она
Собой
Вскормила человека
И гордо распрямила над собой.
Дала ему сама себя в наследство
И разбудила мысль
В потемках лба,
Чтоб превозмог
свое
несовершенство
И поборол
В самом себе раба,
Восславил труд,
И совершил рывок
В надлунный мир,
И подступил к Везувиям…
Но что Везувий?
Огненный плевок!
Он несравним
С продуманным безумием
И с тем огнем,
Что расфасован был
Побатальонно
И
Побатарейно,
Проверен на убойность,
На распыл
На полигонах Аллера и Рейна.
Везувий слеп.
И потому не мог
Увидеть,
Раскаленно свирепея,
Помпею, задремавшую у ног.
А если б видел —
Пожалел Помпею.
Он — великан! —
Не метил в вожаки
И не мечтал арийцем воцариться…
А эти
Чистокровные полки,
А эти
Человеко-единицы
Шинельной лавой
шли
в пределы стран
И, метко щурясь,
Разносили тупо
Осколочно-свинцовый ураган,
Что был сработан
на заводах
Круппа.
И шли…
И шли…
И размножали зло,
Переступая трупы и окопы, —
И громыхало стрельбище,
Росло
Во все концы
контуженной
Европы.
Горел Эльзас.
Горел Пирей,
Донбасс.
Гудел фугас
Под лондонским туманом.
И кровь лилась.
Большая кровь лилась
Всеевропейским пятым океаном.
Горел весь мир!
И расступалась твердь,
В свои объятья
принимая
павших —
И тех безумцев,
Разносивших смерть,
И тех героев,
Смертью смерть поправших.
Всех возрастов.
В крестах
И орденах.
Рожденных жить
И сеять жизнь рожденных…
А сколько их
Покоится в холмах
И победивших стран
И побежденных!
Их миллионы!
Целая страна
Ушла ко дну,
в дымы ушла,
в коренья.
О, если б вдруг восстать могла она
И сдвинуться
к началу
преступленья
Со всех морей,
концлагерей,
земель
Разноплеменным
фронтом
поранжирным!
Германия —
Той бури колыбель, —
Она бы стала кладбищем всемирным.
Страной могил.
Но мертвым не дано
Такого чуда
И такого права.
Летит Земля!
И с нею заодно
И облака,
И города,
И травы.
Ночная тень смещается.
В морях
Потоки рек встречаются
пространных.
Смещаются и стрелки на часах,
На башенных часах
И на карманных.
Свинцовая луна
Стоит над ней в холодном карауле.
Горят огни.
Струится тишина.
И пули!
Пули!
Маленькие пули
Лежат в земле
И пролежат века
Уже бессильно,
слепо,
безголосо,
Там, где на цель их бросила рука,
На рубежах кровавого покоса —
У стен Дюнкерка,
У днепровских вод,
В песках ливийских,
В придунайском иле…
Истлели те, кого они убили.
А их — свинцовых —
Тленье не берет.
Их миллиарды, маленьких!
Они
В коре деревьев,
В пахоте
И дерне,
Еще из первой мировой войны.
Их сок обходит.
Сторонятся корни.
Под Калачом,
Уйдя в ночную глубь,
Бессонный трактор залежь
поднимает,
И пуля,
Словно камешек на зуб,
На острие стальное попадает.
И, повернувшись медленно,
Опять
Ложится в землю,
Как зерно ложится…
Встает под Курском мать:
К ней сын явился!
Кубики в петлицах.
А на плечах — какая радость! —
