На
тропинке они
переводили
дух и
значительно
переглядывались.
– Сегодня
в деревне
казнили
смутьяна! –
глотая слова,
проговорил
Петр. Он отер
ладонью потное
лицо. –
Приколотили
к кресту.
Приказ четверовластника.
Остальных на
суд. Хотите, покажу!
Мирьям
побледнела.
Иааков
потянул за
локоть
нового
приятеля. Йехошуа
и Мирьям
переглянулись:
остаться было
страшнее, чем
идти. И они
отправились
за мальчишками.
– Это
Петр велел
вас позвать, –
сказала
Мирьям. –
Солдаты
сегодня
пойдут в
город.
У края
неба кривой
саблей
блестела река.
Иааков и Петр
уже скрылись
за холмом.
– Я
дальше не
пойду! –
сказала
Мирьям.
– Тогда
жди. Я
вернусь.
Сухая
трава колола
стопы
Йехошуа. В
седловине
холма что-то
темнело.
Иголки ужаса
вонзились
мальчику от
пят до
макушки. Все
вокруг
посерело,
словно под
пеплом.
Из-за
покатого
склона
свежетесанный
крест с
потеками
смолы и
грубыми
заусенцами
от топора
будто
кренился и
все не падал.
На кресте
обмяк
обнаженный
человек. Его
запястья,
прибитые к
перекладине,
черным
налетом облепили
мухи. Кровь
на ранах
запеклась и
забурела.
Чтобы
сухожилья на
запястьях не
лопнули от
тяжести тела,
локти прихватили
к
перекладине
бичевой. Кожа
вулдырилась
от солнечных
ожогов на
плечах и
груди. Грязные
космы
закрывали
лицо.
Откуда-то доносился
тоскливый
вой.
– Когда
его схватили,
– услышал
мальчик над
ухом шепот, –
он ранил двоих
солдат
кинжалом.
Только
десять человек
повалили его
на землю!
– Римляне!
– сказал
Иааков. –
Прячься, а то
прогонят.
Йехошуа
присел за
куст
чертополоха.
Крест
врыли у
дороги.
Милостью
палачей смертник
видел дол и
волю.
У
креста под
тентом из
полосатых
солдатских
плащей на
копьях и
дротиках
маялись два служивых.
Сидя на
земле, они
поочередно
приложились
к глиняной
фляге. Подле
них белели
накидками
три женщины и
трое мужчин в
головных
платках. Одна
плакальщица
о чем-то
просила
сердитого
солдата и
показывала
рукой на
солнце.
Солдат
подошел к
кресту. Ноги
распятого, связанные
у лодыжек,
были
вывернуты
выше колен:
ему перебили
бедренные
кости.
Йехошуа вздрогнул:
человек
приподнял
подбородок. Его
черные губы
раздулись от
жажды, глаза
затекли на
распухшем лице.
Но он все еще
жил! Солдат
вынул меч, и
ударил
распятого
под левый
сосок.
Несчастный дернулся
и испустил
дух. По
внутренней
части бедра
потекла
струйка. Мухи
взвились, и
тут же
прилипли к
свежей ране.
Плакальщицы
завыли.
Солдат
травой отер
лезвие и вложил
меч в ножны.
Его товарищ
уже собирал
вещи. Мужчины
опустили
крест и
принялись
отвязывать
тело. В
деревне
взвыла
собака.
Дети
пошли прочь.
Очнулся
мальчик дома.
Оранжевое
солнце сползло
к дальней
крыше.
Мирьям, расставив
колени,
молола зерно
в каменной ступе:
шабат
шабатом, а
домашние
дела никто за
нее не
сделает,…если
их делать
тихонько, когда
никто не
видит.
– Где
отец? –
спросил
мальчик.
– В
собрании.
Приходили от
Пинхаса…
Йехошуа
сделал
несколько
жадных глотков
из ковша.
– Сюда
идут солдаты!
– выдохнул он
и побежал к
молитвенному
дому.
10
Ветер
уносил в
пустыню
соленые
брызги прибоя.
Альбатрос,
недвижно
балансируя
на ветру,
оглядел
вечные пески,
а за
струйками дрожавшего
воздуха –
зеленые
пятна оазисов,
деревушку у
реки на краю
окоема,
огромный
город на
побережье, и
заскользил к
морю.
Грузно
ступая и
шумно
отдуваясь,
Вителий Скавр,
хлеботорговец
и
судовладелец,
совершал
утренний
обход дома в
пригороде
Александрии.
Скавр
растолкал
домашних
рабов. И те,
почесываясь
и ворча на
хозяина, –
неймется
спозаранку! –
разбрелись
по закуткам
до нового окрика.
А Скавр
поднялся на
второй этаж к
жене и
дочерям.
Заря
окрасила в
розовое
шелковую
обивку стен и
тюлевые
пологи над перинными
ложами
девушек, а
свежий бриз
шевелил
занавесы на
широких
окнах в
перестиль,
где над
цветами уже
колдовал
молчаливый
старый грек.
От садовника
пахло розами,
и дочери
Скавра
любили его.
Хлеботорговец
вздохнул.
Старшей
шестнадцать,
а достойного
жениха нет. У
полога
младшей
улыбнулся.
Эта не
завянет
первоцветом!
В
маслодавильне
рабочие уже
наладили пресс.
А в печи
пекарни
бушевал
огонь, и
Скавр остался
доволен
усердием
людей.
Поболтал с пекарем
Иссой, жившим
с семьей в
таберне при
особняке.
Исса помнил
еще деда
Скавра
молодым
центурионом
в отряде Гая
Юлия,
помогавшего
мятежной
царице.
Старый
египтянин в
фартуке и
нарукавниках,
коричневый,
как высохшая
кожа,
предположил:
засуха на юге
«царства», как
он называл
Африканские
провинции,
вздует цену
пшеницы.
Именно это
хотел
услышать
Скавр: он
приберег два
амбара зерна
для
перекупщиков
императора.
