Внезапно
перед
глазами
Йехошуа
вызвездило.
Он упал. В
ушах гудело.
Пот заливал
брови, кровь –
рот. Йехошуа
сел. По
лужайке
сновали женщины,
бранились и
размахивали
руками. Мальчишки
отскакивали,
но не
убегали. Из
звенящей
дыры на
Йехошуа
выплывали
лица Тода, Иакова,
Петра и
Мирьям.
– Перед
следующим
шабат в это
же время, –
гудел чей-то
голос, а
затем брат
сказал: –
Болтливая
язычница позвала
своих. Они
стирали на
берегу!
У
Йехошуа
кружилась
голова, его
тошнило. Дома
он мгновенно
заснул.
Всю
неделю дети
говорили об
отчаянном
смельчаке
Маленьком
Равви.
Перед
шабат иудеи и
эллины вновь
сошлись. Они
рассаживались
в круг, как
давние
знакомые в
гладиаторском
цирке. У
Йехошуа ныло
все тело.
Передние
резцы
шатались. На
неделе отец
заставлял
сына
работать: это
отвлекало от
боли. Сейчас
же мальчику
хотелось прилечь
под ивами и
слушать
плеск воды и
шелест
листвы.
Петр
неохотно
преследовал
Йехошуа,
натыкался на
несильные и
не точные
удары. Азартные
физиономии,
выкрики,
колючие, как
шипы акации!
И этот
мозгляк.
«Добрый и
умный! –
хныкала
Мирьям
накануне
дома. – А ты
имени своего
не напишешь!»
Эллин
оступился:
одни
радостно
взвыли, другие
неодобрительно
заулюлюкали.
Тут же вскочил
и наотмашь
ухнул в
голову. Иудей
рухнул
снопом.
Эллины,
торжествуя,
повскакивали
с мест.
Победитель
уперся в
колени и
переводил
дыхание.
Йехошуа
встал на
четвереньки.
Эллины притихли,
а иудеи
завопили,
подбадривая
Маленького
Раввина. Он
выпрямился
на дрожавших
ногах. Пол
лица от
рассеченной
брови залила кровь.
Тод удержал
Иаакова,
шагнувшего
было
выручать
брата.
Затем
многие
посчитали
Петра
глупцом. Ибо
никто не
заметил
преимущества
иудея.
Длинный
подошел
добить
обрезанного.
Что-то
спросил его,
проговорил:
«Тебя никто
не тронет!» – и
под
недоуменный
ропот отправился
умываться.
Его товарищи,
пожимая плечами,
потянулись с
поляны.
Йехошуа
ничком упал у
воды.
Подорожник с
глиной и
слюной
лягушкой
налип на
брови.
– Ну, что
ты сказал
косоглазому
Голиафу? – иронично
проговорил
Тод,
присаживаясь
рядом.
Кое-кто в
шайке
засмеялся.
– Что
приду завтра…
Иааков
и Тод
переглянулись.
– Отец
говорит:
ненависть,
как вино – чем
дольше
хранится, тем
крепче. А ты
выпил все
махом!
– Так
решил ее
брат.
Тод
хмыкнул.
9
Мирьям
окликнула
братьев с
того берега.
Братья
перемахнули
брод.
– Солдаты!
– испуганно
выдохнула
Мирьям.
Трое
припустили
под гору.
Тропинка
петляла к
дороге на
Цор. Лес
расступился.
На лугу паслось
стадо рыжих и
пятнистых
коз. Дальше над
виноградниками
маячили
сторожевые
вышки. Дети
спустились в
ложбину к
окраине деревни.
Поодаль
белели
глиняные
дома с перилами
на крышах.
Мирьям
перешла на
шаг и свернула
в дубраву.
Тяжелые
ветви с
неподвижными
листьями
нависли над
детьми.
Жаркий воздух
словно
загустел, как
лесной мед.
Филин тревожно
ухал в
угрюмой
тишине.
Из-за
толстого
шершавого
ствола
векового дуба
вышел Петр,
брат Мирьям.
Черные
волосы всклокочены,
разноцветные
радужки
настороженно
сузились.
– Топочите,
как кони! За
поприще
слышно! – эллин
скрылся за
кустом
дикого
орешника.
Дети шмыгнули
следом.
Послышались
голоса.
Конское
ржание эхом поскакало
под кронами.
Запахло
варевом. Дети
на
четвереньках
покрались
среди
высокого
папоротника
и терновника
вокруг
отвесной
ложбины. На
дне ложбины
под откосом
ходили
солдаты, из
яслей ели расседланные
кони и
развьюченные
мулы. Горловину
ложбины
перегородили
два поваленных
дуба,
оставляя
проезд для
двух всадников.
В двух
десятках
локтей дети
заметили
дозорного в
медном шлеме
и с
прямоугольным
щитом. На
поясе у него
висел
гладиус,
короткий римский
меч. «Для
ближнего
боя!» – шепнул
Петр. По периметру
откоса
маячили еще
двое дозорных.
– Римляне!
– едва
пошевелил
губами Иааков.
Петр
отрицательно
кивнул:
– Нет!
Видишь, внизу
солдат рубит
кусты. Прислонил
к дереву
здоровенный
серп. Это
махейра. Отец
говорит,
такие мечи
римляне не
носят. И
гляди, у
ближнего
часового на
запястье двойная
секира висит.
Лаброс
называется. Это
точно не
римская.
– Тихо!
Услышит! –
прошептала
девочка.
Солдат,
смуглый и
страшный, в
панцире
походил на гигантскую
черепаху,
вставшую на
дыбы. Он покосился
на шуршание в
кустах,
зевнул и отвернулся.
Через
мгновение
дети, ломая
кусты, улепетывали.
