– Конечно, какой разговор! Садитесь, бедный мой Гастон.
Она сняла с продавленного кресла кипу иллюстрированных журналов, хранивших следы использования их в качестве диванной подушки, чулок со спущенной петлёй, коробочку лакричных леденцов, называемых почему-то «комми». Безутешный капиталист с видимым удовольствием погрузился в кресло, хозяйка внесла поднос с двумя чашками.
– Почему ромашка, которую готовят у меня дома, всегда отдаёт увядшими хризантемами? – со вздохом спросил Гастон.
– Ромашку надо уметь собирать. Вы не поверите, Гастон, но часто самую лучшую ромашку я нахожу прямо в Париже, на пустырях. Это совсем маленький, невзрачный цветочек. Зато вкус у него отменный. Боже мой, до чего же хорош ваш костюм, какой прекрасный материал! Чуть заметная полоска, что может быть изысканней. Ваш бедный отец обожал такие костюмы. Но, должна признать, не выглядел в них так элегантно, как вы.
При каждой встрече с Гастоном госпожа Альварес хотя бы раз обязательно поминала Лашая-отца, с которым, как утверждала, была знакома очень близко. Всё, что осталось от её старых связей, действительных или воображаемых, сосредоточилось теперь в знакомстве с Гастоном Лашаем и в удовольствии время от времени созерцать преуспевающего мужчину, расположившегося в её старом кресле. Под этим чёрным от копоти потолком Гастона Лашая встречали женщины, которые не требовали от него ни жемчужных ожерелий, ни солитеров, ни шиншилл и умели придать респектабельный тон беседе на самые скандальные и запретные темы. Когда Жижи было двенадцать, она уже знала, что бусы госпожи Отеро из огромного чёрного жемчуга «подмочены», то есть что они крашеные, но её ожерелье из трёх нитей стоит «полкоролевства», она знала, что знаменитое болеро с брильянтами Эжени Фужер – вещь совершенно никчёмная, что ожерелье из семи нитей госпожи Пужи тускловато и что никакая уважающая себя женщина не отправится, как госпожа Антокольски, на прогулку в двухместной карете, обтянутой сиреневым атласом. Жижи покорно прервала всякие отношения со своей подружкой по курсам Лидией Поре после того, как та продемонстрировала ей кольцо с солитером, подарок барона Эфраима.
– Солитер! – возмущённо говорила госпожа Альварес. – Девочке пятнадцать лет! По-моему, её мать сошла с ума.
– Но, бабушка, – пыталась защитить подругу Жижи, – ведь Лидия не виновата, что барон сделал ей подарок.
– Замолчи! Я не барона осуждаю. Барон знает, что делает. Но элементарный здравый смысл требует, чтобы мать Лидии до поры до времени положила кольцо на хранение в банк.
– До какой поры, бабушка?
– Пока барон не предпримет дальнейших шагов.
– А почему нельзя держать его дома в шкатулке?
– Потому что надо быть предусмотрительной. Барон вполне может передумать. Но если он высказал что-то определённое, госпоже Поре следует забрать свою дочь с курсов. Ты меня весьма обяжешь, если не станешь ходить на занятия с малюткой Поре, пока всё не прояснится. Бывают же такие люди!
– А если она выйдет замуж, бабушка?
– Выйдет замуж? За кого?
– Ну, за барона…
Госпожа Альварес с дочерью недоуменно переглянулись. «Эта девочка приводит меня в отчаяние, – пробормотала Андре. – Она словно с луны свалилась».
– Так как же, бедный мой Гастон, – заговорила госпожа Альварес, – всё это правда, ваша ссора с Лианой? С одной стороны, может, всё это и к лучшему. Но, конечно, я понимаю, как для вас всё это неприятно. Кому же тогда доверять, хочу я вас спросить…
Бедный Гастон слушал её, прихлёбывая горячий настой ромашки. Он действовал на него умиротворяюще, как и закопчённый плафон, и старый широкий абажур зелёного стекла: Гастон ещё помнил, как под ним висела газовая лампа. С обеденного стола так и не убрали содержимое корзинки для рукоделия, тут же лежали забытые Жильбертой тетради. Над пианино красовалась увеличенная фотография восьмимесячной Жильберты, на стене напротив – портрет Андре в костюме для спектакля «Если бы я был королём». Весь этот уютный беспорядок, луч весеннего солнца, запутавшийся в гипюровых занавесках, тепло от маленькой печурки, в которой постоянно поддерживался небольшой огонь, проливались целительным бальзамом на больные нервы богатого, одинокого и обманутого Гастона.
